«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957) - Георгий Адамович

Вечер будет без всякого политического оттенка. Если бы Вы согласились дать имя, я обещаю, что до каких бы то ни было объявлений и заметок в газетах Вы были бы извещены о полном составе участников и программе вечера во избежание всяких для Вас сюрпризов[137]. Лишь получив Вашу санкцию, я считал бы дело окончательно решенным.

Но вот один предварительный вопрос: мы думали вторую часть вечера сделать артистической, и возник вопрос о Лифаре[138], qui a ete vaguement pressente[139]. Это все-таки самое большое русское артистическое имя в Париже. Было ли бы его участие для Вас препятствием? Мне кажется, его имя опасно для Зеелера или для Берберовой, но не для людей иного толка, и я согласен с тем, что когда-то сказал Боголюбов: «Нас интересуют его ноги, а не его голова»[140]. Но Ваше отношение может оказаться другим, и, конечно, не может быть ни минуты сомнения насчет того, кем в этом случае пожертвовать. Даю Вам при этом слово, что в случае Вашего «отвода» никто ничего знать не будет, и мы просто о Лифаре забудем.

Простите за длинное и скучное письмо, и надеюсь на быстрый ответ. Крепко жму Вашу руку, дорогой Марк Александрович, и прошу передать низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

28. М.А. АЛДАНОВ — ГВ. АДАМОВИЧУ 29 апреля 1949 г. Ницца 29 апреля 1949

Дорогой Георгий Викторович.

Вы, значит, лучше меня знаете, чем Надежда Александровна. Нет, я ни с Лифарем, ни без Лифаря в Пушкинский комитет войти не могу. И само собой, от этого комитету ни малейшего ущерба нет. Желаю большого успеха. Но все-таки зачем два комитета? Я слышал, что образован и комитет под председательством Маклакова. Меня туда не звали, но, если б и пригласили, то я тоже отказался бы. Все же мой зять Яков Борисович <Полонский>, который с семьей гостил здесь, еще сегодня говорил мне, что, насколько он помнит, неприемлемых людей в этом комитете нет. А Вам известно, как Я<ков> Б<орисович> к этому чувствителен. Он говорит только, что в комитете под председательством Маклакова, кажется, вообще нет или почти нет писателей. Это действительно странно, но ведь, верно, не к этому относятся Ваши слова «которое возглавил, к моему удивлению, Маклаков»? Во всяком случае, прошу Вас на меня не гневаться за отказ и очень Вас благодарю за приглашение. Еще раз искренно желаю успеха Вашему комитету (без политики).

Увидим ли мы Вас в Ницце? Очень, очень хотелось бы повидать Вас, Вы и во время пребывания здесь нас посещеньями не баловали, однако раза три мы могли побеседовать, и это мне было чрезвычайно приятно.

Шлем Вам оба самый сердечный привет и лучшие пожелания.

29. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 14 октября 1949 г. Париж

53 rue de Ponthieu Paris 8e 14/Х-1949

Дорогой Марк Александрович

Я очень виноват перед Вами. Простите мне, пожалуйста, мою неаккуратность. Принужден, к стыду своему, просить Вас подождать еще немного возвращения моего Вам долга. Дело в том, что расчеты мои с Е.Ф. Роговским кончились не совсем так, как я ждал. В середине ноября я устраиваю вечер, вернее лекцию[141] (устраиваю с отвращением). Как только наберу немного денег, сейчас же вышлю Вам долг. Надеюсь, что я не очень Вас «подвел» и еще раз прошу простить.

Как Вы живете, дорогой Марк Александрович, и как Ваше здоровье? С искренним удовольствием вспоминаю часы — впрочем, редкие, — проведенные с Вами, и очень жалею, что Вы не в Париже. Здесь мало нового, и я каждую осень неизменно удивляюсь, что наша здесь призрачная жизнь все-таки продолжается. Газета в состоянии предсмертном, но qui sait[142], может и воскреснуть. Надеюсь, что если оживет она в прежнем виде, то уже без меня. Но вероятно, что будут перемены.

У меня к Вам две просьбы. Не от себя лично, а от людей, которые просят меня «замолвить слово» за них перед Вами.

Первый из этих людей — Влад<имир> Серг<еевич> Варшавский, который стесняется сам Вам о своем деле написать. Он закончил свой роман и мечтает о его издании[143]. Мария Самойл<овна> Цетлина обещала просить Зайцева рекомендовать его в «ИМКУ», но ничего не сделала. Да и надежды на успех мало. Он хочет собрать деньги по предварительной подписке[144] и уже кое-что сделал в этом отношении во Франции. У него есть тут преданные ему друзья, которые ему помогают. Деньги должны поступать не ему лично (во избежание неизбежных предположений, что он их растратит и ничего не издаст), а лицу, которое он укажет, — вероятно, М.Л. Кантору. Вон он и спрашивает, не могли ли бы ему как-либо помочь в Америке: указать лицо, к которому обратиться, написать кому-нибудь и т. д.? Или Вы считаете это дело для себя неприемлемым и вообще безнадежным? Я откровенно сказал В<ладимиру> Серг<ееви>чу, что не знаю, как Вы к его просьбе отнесетесь. Он пока просит только совета, и всякое Ваше указание будет ему очень ценно.

Второе дело — совсем другого рода. Знаете ли Вы о существовании некой Евгении Максимовны Клебановой[145] (Женя для всех ее друзей)? Она долго жила в Париже, была, между прочим, дружна с Ив<аном> Алексеевичем, а теперь живет в Нью-Йорке. Ее родители и сестра были депортированы и погибли в Германии. Думаю, что если Вы лично ее не знаете, то знает ее Татьяна Марковна, и, кстати, просьба о ней исходит от Шляпоберских[146], у которых я этим летом с Татьяной Марковной играл в бридж.

Женя Клебанова служила во время войны и в первые годы после нее в State Department, в отделе, который позднее был весь распущен. Сейчас у нее иссякают средства, и она хотела бы снова в State Department поступить, предпочтительно в русский отдел. Для этого нужна рекомендация, и лучше всего рекомендация Керенского. Насколько знаю, у Вас сохранились с А.Ф. добрые отношения. Не согласились ли бы Вы, Марк Александрович, ему о ней написать? Женя полностью удовлетворяет обоим условиям, которые, кажется, нужны: лояльность в отношении USA (даже смешная, на мой взгляд, — больше, чем сами американцы, вероятно, ждут) и абсолютная virginite по части всего коммунистического. Она вообще милый и верный во всех смыслах человек, и я не взялся бы передавать просьбу о ней, если бы не знал хорошо ее сам. Если Вы Керенскому написать согласны, то можно для простоты послать письмо прямо Клебановой: Ms E. Klebanoff, 338 West 89, NewYork.

Простите, дорогой Марк Александрович, что беру на себя роль ходатая по разным чужим делам. Многие люди ищут Вашей помощи и заступничества, а я не могу им отказать в том, чтобы их просьбы Вам передать, хотя и чувствую, что надоедаю Вам.

Крепко жму Вашу руку и прошу передать низкий поклон и привет Татьяне Марковне. Хороший город — Ницца, и мне очень жаль, что я с ним расстался. Простите, если где-нибудь у меня вкралось «е» вместо «Т». Я пишу по малодушию по той или иной орфографии в зависимости от настроения моих корреспондентов, а для Вас избрал старую, но, вероятно, не без примеси новой.

Ваш Г. Адамович

30. М.А. АЛДАНОВ — Г.В. АДАМОВИЧУ 20 октября 1949 г. Ницца 20 октября 1949

Дорогой Георгий Викторович.

Я уезжал и только что вернулся в Ниццу, где застал в числе других писем Ваше от 14-го. Пожалуйста, извините опоздание в ответе. Не волнуйтесь насчет долга, я подожду.

По делу Владимира Сергеевича — я всей душой рад ему помочь. Но как? Разумеется, я буду одним из подписчиков, — сообщите адрес для посылки денег и цену. Однако я не совсем представляю себе, что можно сделать в Америке? Я мог бы указать десяток (не больше) состоятельных людей, которые, быть может, купили бы книгу. Но ведь это гроши, даже если они все пришлют деньги (а ведь обычно только обещают). Человека, который в Америке объезжал бы возможных подписчиков, я не знаю, и едва ли такой найдется. Даже наверное не найдется. Если Вы помните, был один такой случай предварительной подписки на книгу, — биографию Пушкина, которую должен был написать Ходасевич[147]. Тогда же в «Посл<едних> новостях» и «Возрождении» было помещено воззвание за подписью Бунина, Маклакова, Коковцева и моей[148]. Там был повод: юбилей Пушкина. Здесь такого повода нет. Если хотите, я напишу А.А. Полякову[149] и попрошу его (а через него и книжный магазин «Н<ового> р<усского> слова») дать заметку (анонимную) о предстоящем выходе книги В<ладимира> С<ергееви>ча и о том, что книжный магазин этот принимает подписку. Заранее говорю, что это почти ничего не даст. Русская колония в Америке вообще на покупку книг не тратится, поэтому там нет ни одного русского издателя. Боюсь также, что книжный магазин потребует себе значительную часть платы. Тем не менее, попытаться можно, и я охотно напишу А<лександру> А<брамови>чу. Сделает ли он, — не знаю.

Второе дело. Я и сам не знаю, каковы теперь мои отношения с Керенским. За мой отказ войти в Лигу он, очевидно, на меня гневается. Мы уже около года не обменивались письмами. Но главное, как раз сегодня из письма Якова Борисовича я узнал, что в «Русской мысли» было сообщено, что Керенский в начале октября приехал в Лондон, к своим сыновьям. Мне давно писали из Нью-Йорка, что он собирается в Париж и Лондон. Его адреса лондонского и парижского я не знаю. Советую Вам поступить так: милейший человек Абрам Самойлович Альперин, конечно, увидит Александра Федоровича в первый же день. Обратитесь к нему, — у Вас с ним наверное множество общих знакомых (напр<имер>, М.Л. Кантор, которому, пожалуйста, кланяйтесь). А<брам> С<амойлович> наверное не откажется попросить Керенского. Я лично не знаю Е.М. Клебановой, но мне ее желание не совсем и понятно: если она служила несколько лет в Государственном департаменте, хотя бы и в совершенно другом отделе, то зачем ей Керенский?! Рекомендация того отдела была бы в сто раз лучше. Сомневаюсь, чтобы Гос<ударственный> департамент очень считался с Александром Федоровичем, — во всяком случае, закрывшегося отдела имеют гораздо больше значения. Однако если Альперин откажется просить А<лександра> Ф<едоровича>, то я мог бы написать в Нью-Йорк Я.Гр. Фрумкину[150], который уж наверное в дружеских отношениях с К<еренским> и теперь. Для этого, очевидно, надо подождать его возвращения в Америку.