Устами младенца. Соцгород – 2 - Светлана Геннадьевна Леонтьева

Руки твои на моих бёдрах. Губы твои на моих устах. Грудь твоя на моей груди. Живот к животу. И внизу, о, о, ты во мне. Ты так вошёл, так вжился, что уже нас не разнять. Ты пережидаешь дождь на мне, пережидаешь бурю на мне, в моём раскинутом надвое теле. Ты – это я. И я дождалась! Перешла все преграды, все препятствия. Неужели увела тебя? Украла у другой? Я – воровка, угонщица, вы когда-нибудь так воровали, так угоняли, так у кого-то лямзили? Или как говорится, коммуниздили? Пульхерия, солнышко, зачем ты, к чему тебе этот сон? Этот мужчина?

Он же – женат!

«Он же женат» – это не препятствие!

Пульхерия подумала, что надо повернуться на другой бок, за окнами было ещё раннее утро, а на работу ей вообще сегодня не надо. Но сон держался, не отпускал, и Пульхерия просто физически почувствовала снова любовное соитие. Он целовал и целовал, не прекращая, не давая вдохнуть, не давая задать вопрос, не давая возможности пошевелиться. Он был с ней. Он что-то шептал, что-то говорил, увещевал, просил не выгонять, не отторгать его. «Но ты женился! Мы расстались! И заметь, я тебя бросила первой!»

Никто, никого, никуда не бросал. Время остановилось. Всё, что было после расставания, превратилось в одну большую встречу. Ласки были всё настойчивее и раскованнее. На коже выступили пупырышки, всё тело лихорадило. Это был не Григорий, нет, нет, не Гриша! Не муж. Это был тот, кого Пульхерия любила. Всегда. Он был самый родной, он был весь с ней. В ней. Он пришёл переждать вечный дождь, всемирный потоп или ещё что-то. Он был во сне.

– Надо спросить его имя! – подумала Пульхерия.

Но тут же забыла свой вопрос потому, что спрашивать имя у человека, с которым ты проводишь ночь, было нелепо.

– Но ты же мне просто снишься! Скажи, зачем?

– Потому что я – Адам, Аверкий, Мстислав, Фадей, Феликс. Изгоняющий, помогающий ангелам, дающий свет, льющий радость. Я – есмь твой.

Было сладко, бесстыдно и Пульхерия почувствовала себя взятой, так ещё никогда не было ни с одним мужчиной. Вообще, у всех особей мужского пола есть заблуждение насчёт женщин, им кажется, что чем грубее и настойчивее, чем яростнее и подробнее длится соитие, тем больше радости достаётся женщине. Совсем не так: физиология вещь упрямая, здесь нужен ласковый, монотонный, нежный и возвышенный процесс. Нужна любовь. Любить надо не только сегодняшний момент, а всю жизнь возлюбленной. От рождения. От первого крика, от первых детских попыток встать на ножки, сделать шаг, от первого страха, сна, от первых обид. От того, что ты наказана матерью, от того, что порвала платье, бегая во дворе, и что побита мальчиком. От первых ссадин на коленях от игры в классики, от неудачных мелодий и сбивчивых ритмов на пианино. Конечно, это средневековье, конечно первая неудачная токката, глупый литавр, первая неудачная роль в спектакле, первое разочарование. Громкая боль лютни и клавесина, выключенный свет и странная молитва. И утомительное барокко. А ещё «Токката и фуга» Баха. И гармоничное дворовое гиканье мальчишек. Сгоревший сарай и всё та же настойчивая музыка. И вдруг пальцы начинают слушаться, находить клавиши, патетичность вспенивается сама с первого возгласа, затем звучит настойчивое воззвание. Далее пафосный мотив! И простецкая – то берёза, то рябина…и ребячьи голоса, и искромётные пассажи, постоянно меняющие направление, воздух движется, улетает, а это уже Токката Шумана в форме причудливого сонатного аллегро. И вот он – камень преткновения для многих пианистов, вот оно дрожащее на выдохе! И после, когда чуть подрастёшь, когда уже освоишь то, казалось уже твоё, появляется он – Сергей Прокофьев с «Токкатой» d-moll. И всё летит насмарку, ибо изыск только для особо даровитых. Т ы – так себе! И весь гимн юности, весь блеск, весь материал заученный и переученный, словно скормленный тебе на десерт становится недвижимым. А тут – Джироламо Фрескобальди. Ему, церковному органисту, богослужителю с утраченной литургической функцией, объединителю фугу и токкату в единый каменный музыкальный цикл. И ты понимаешь, что не взяла высокую ноту. Но ты взяла то, что тебе принадлежит. И гомофонный раскрас токкаты упирается в Иоганна Пахельбеля. И ты погибла! И тебя к этому подтолкнул сам Бах. Смешно бояться смерти, если ты ездишь за рулём, смешно бояться смерти, если тебе шестьдесят пять лет, смешно бояться смерти, вообще! Не бойся, моё дитя, никого!

Приходить домой с работы Пульхерия всегда любила: мальчики на некоторое время оставались дома одни, и когда раздавался звонок, они бежали к двери. Вы слышали топот детских ног по паркету? Сначала лёгкие шаги Антона и за ним тяжеловатые Венедикта? Такие пушинки, летящие по воздуху, хрупкие тельца, пернатые косточки.

И вдруг Пульхерия поняла: она ждёт снова ребенка. Это была токката ля минор. Нарастающая! И пальцы мальчика замирают. Они ждут. Зал затаил дыхание. Затем пианист ударяет по клавишам. Ой…ой…

…мелодия, мелодия…

Мужчины! Мы – женщины носительницы не только шпал. Мы носительницы генетической нити. Мы вяжем узлы на ней, мы закрепляемся, мы несём своих детей в наших чревах!

Феликс! Ты так хотел? Так? Иначе, зачем ты мне снился.

Зачем приходил во сны. Давал мне то, чего мне не хватало! Любви!

А Феликс и не подумал пропадать так же, как и не думал появляться.

…Третий малыш в семействе Васильевых! Сама Пульхерия на грани развода. Мама не то лишь-то больна, а отчего-то слаба и немощна. Последнее время она просто отощала. Её словно снедало что-то изнутри, что-то подтачивало, какой-то червячок что ли.

И снова, снова эти сны. Малыша приходилось брать всё время с собой в постель, кормить по ночам, чтобы на утро хоть как-то выспаться. Пульхерия не выходила из мастер-классов, конференций, коучингов, фриланселов…

Феликс…Феликс! Зачем ты написал этот дремучий рассказ? И Пульхерия проснулась!

ЛУЧ ТРЕТИЙ. «Антититаник».

Мы на мели. Под нами песок. Зыбучий, текучий, рыхлый. И думается мне, что лучше Титаник или Антититаник? Ибо Ди Каприо потонул, с грохотом вода обвалилась, люди, как спички высыпались с корабля и провалились в глубины. А там – рыбы, крабы, моллюски. А вот ежи! И ещё акулы! белые, гладкие, глаза у них маленькие, тело рыхлое. Но зубы! Зубы – белые, словно алмазные, крепкие, негнущиеся. Плыть на анти-Титанике намного приятнее, чем на его антиподе. Плыть и танцевать на палубе, повторяя судьбу главной героини. Стать её судьбой, вжиться в неё.

Хочу сказать вам, люди, что человек самоочищающееся существо. Сначала очищаются