Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт

class="p1">Я почтительно принял подарок. В те времена гребень не дарили – он сопутствовал человеку, был связан с его тотемом, свидетельствовал о его социальном положении и его личности. Утрата своего гребня, так же как потеря волос, свидетельствовала о проклятии Богов.

– Обрати внимание на медведя в уголке, – заметила Нура.

В изумительном материале чеканом было выгравировано мое тотемное животное.

– Спасибо, Нура.

– А теперь мой черед воспользоваться им.

Властная и ребячливая Нура – та, которой мне следовало принадлежать и подчиняться, будто я ее игрушка, – усадила меня у себя между ног.

И приступила к прореживанию зарослей. Я не мешал ей, целиком отдавшись наслаждению ее прикосновениями, ее вниманием и удовольствием, которое она получала.

– Иногда мне бывает страшно, – неожиданно призналась Нура, и голос у нее дрожал. – Я боюсь времени. Данного нам с тобой времени.

– Нура! Целые столетия, чтобы любить друг друга, – что может быть лучшим подарком?

– Конечно.

Подле нее я млел от удовольствия, движения ее тонких ловких пальчиков настолько занимали меня, что я отказывался разделять ее страхи, а потому легкомысленно продолжал:

– Тебе что, со мной скучно?

– Никогда, Ноам.

– Дни кажутся тебе унылыми? Мы делаем одно и то же…

– И хорошо! – бросила она, и в ее голосе прозвучало сладострастие.

– Тебе надоело однообразие?

– Снова и снова делать то, что приводит меня в восторг? Меня это ничуть не отвращает. Обратное ввергло бы меня в отчаяние.

Я развернулся и увидел улыбку, под которой она силилась скрыть свою растерянность.

– Что же тогда?

– Меня страшит время, – снова прошептала она, прикрыв глаза.

– Время? Для нас оно не существует. Оно проходит и не убивает нас. Бояться времени как врага, который неминуемо ведет тебя к концу, нормально для любого смертного. Но не для нас.

– Время утратило смысл.

Я схватил ее за плечи и нежно сжал:

– Время утратило смысл?! Я не понимаю.

Ее лицо замкнулось. Она погрузилась в себя, и мне больше ничего не удалось из нее вытянуть.

Когда с моей причудливой прической было покончено, уныние Нуры рассеялось. Она на ощупь проверила объем и расположение переплетенных прядей, выпустила некоторые из них мне на виски, убедилась, что остальные волосы свободно и плавно ложатся мне на грудь и спину.

– Ты хорош, как девушка!

– Я бы предпочел быть хорош, как мужчина, – пробурчал я.

– Вот дурачина! – весело откликнулась она, потрепав меня по щеке.

В чертах вольной, как ветер, и более изменчивой, чем небо, Нуры отражались все времена года, но ни одно не оставляло на них своего следа.

Состоявшийся как-то вечером другой разговор позволил мне лучше понять ее тревогу.

Сидя на плоских камнях, мы с удовольствием ели крапивный суп. Ночь все не наступала, а день никак не решался уйти, и мы наслаждались этим неопределенным моментом, когда цвета, а вслед за ними и формы, смягчаются, а от земли поднимаются запахи. Вокруг нас, словно усталый улей, затихал лес.

– Я думаю про Мину, – едва слышно прошептала Нура.

Ее слова удивили меня. Мало того, что я сам редко вспоминал о своей первой супруге, на которой женился по обязанности и с которой умирал от скуки, но мне и в голову не могло прийти, что это как-то заботило Нуру.

– Бедняжка Мина… – сдавленно вздохнул я. – Мне жаль ее.

– Потому что она умерла?

– Потому что она не была счастлива.

Нура сделала над собой усилие и заявила:

– Нет, была. Неоднократно.

– Мина?

– Всякий раз, как она беременела и производила на свет дитя.

– Ни один ребенок не прожил больше года.

– И все же! Она могла радоваться девять лун и еще год. После дождя – солнце и наоборот. Я ей завидую…

– Ты?! Ты завидуешь Мине? Вялой, слабой Мине? Лишенной привлекательности Мине? Немой, как рыба, тихой Мине? Да ты шутишь, Нура! Ты несравненно лучше. Ты во всем превосходишь ее. Ты роскошнее, веселее, умнее, любознательнее ее…

– И бесполезнее…

Я остолбенел. Она смерила меня взглядом. Я наконец осознал, что ее мучает. Нура яростно набросилась на меня:

– Почему Мина не сохраняла своих детей? Они погибали либо у нее во чреве, либо едва выйдя из него. Три выкидыша и четыре мертворожденных ребенка…

– Пять, – непроизвольно поправил ее я, вспомнив последние роды, которые стоили жизни матери и младенцу.

– Три выкидыша и пять мертворожденных детей! Почему? Скажи мне, Ноам, почему? Почему?

– Боги не любили Мину! Она сама твердила это, да и твой отец говорил: Боги и Духи не желали ни чтобы она жила, ни чтобы рожала потомство.

– А если причина, препятствие – это ты? Ты тот, кто с трудом воспроизводился? Ведь выкидыши и мертворожденных младенцев можно отнести и на твой счет…

– Я много раз это предполагал. Особенно упорно – когда хоронил Мину. Однако Тибор утверждал обратное, и через некоторое время я… я получил доказательство, что он был прав.

Нура побледнела:

– Твой сын Хам?

Я мгновенно замкнулся. Хам находился в зоне неприкосновенного, на территории, куда я никому не позволял вторгаться. Подозревала ли Нура об этом? Она придвинулась ко мне, обняла и нежно потерлась своим носом о мой.

– Ты не рассказал мне, что произошло.

Я упрямо покачал головой. Нура мягко настаивала:

– Кто она была?

Предвидя, что тепло ее тела, ее ласки и сочувствие побудят меня к признаниям, я попытался оттолкнуть ее:

– Нура, мы вовсе не должны знать друг о друге все, верно?

Она снова обняла меня и прошептала мне в ухо:

– Я тебе все сказала, а ты мне – нет. Не хочешь отвечать?

– В отличие от тебя, я неспособен не отвечать тебе.

И по возможности с минимумом подробностей, а скорее, с тщательным их отбором, я рассказал ей о своей встрече с Титой великолепной. Описал удивительную Пещеру Охотниц, ее исключительно женское население, члены которого, если им того хотелось, принимали у себя мужчин, совокуплялись с ними, а затем спроваживали своих гостей. Гордые и независимые, эти женщины, даже забеременев, умели обойтись без самцов. Я поведал Нуре о том, как Тита избрала меня в качестве производителя, забеременела, родила, не рассчитывая на мое дальнейшее вмешательство, и одна растила свое чадо. Однако я скрыл от Нуры недуг Титы, осознавая, что, если расскажу о глухоте и немоте Охотницы, Нура догадается о сильной физиологической составляющей нашей связи. Охваченный волнением – говоря о Хаме, я всегда испытываю трепет, – я приступил к описанию важнейшего эпизода, того, что произошел во время потопа, когда Тита скакала верхом, прижимая к животу новорожденного сына, и, заметив меня на судне, бросила мне ребенка прямо перед тем, как Волна