Аляска золотая - Андрей Бондаренко

Егор повернул голову в другую сторону, старательно высматривая в сером полумраке своих детей.

Катенька скорчилась на узкой кровати, плотно завернувшись в одеяло, изпод которого высовывалось её испуганное личико, вернее — создавалось такое впечатление — только остренький носик и голубые испуганные глазёнки.

— Папочка, мне очень страшно! — отчаянно выдохнула дочка. — Мы что же, скоро утонем? Тётя Герда говорит, что нет. Но кораблик так стонет и плачет, жалуется, что очень сильно устал, что не может больше…. Папочка, мы не утонем?

— Нет, конечно же, родная! — заверил Егор, целуя девочку в бледный лобик.

На второй кровати, стоящей у противоположной стены узкого помещения, сидел, сложив ноги потурецки, его сын Петруша. Мальчик, закрыв глаза, плавно раскачивался из стороны в сторону, его светлорусые, почти платиновые волосы («И этот — копия своей мамы!», — одобрительно высказался внутренний голос) были нещадно растрёпаны, подбородок предательски дрожал, по щеке сползала одинокая слезинка.

— Что же теперь делать? — жалобно спросил Егор у толстушки Герды.

— Как это — что? — удивилась датчанка, чёрные волосы которой даже в этой непростой ситуации были уложены в идеальную причёску. — Разве Томас не сказал? Вот же забывчивый пострелёнок, весь в отца! Дети просят, чтобы им перед сном рассказали сказку. Я пробовала. Да они говорят, что всё не то, мол, только их папа умеет хорошо рассказывать сказки. Вот и рассказывай, сэр Александэр! И я послушаю заодно…

— Сказку? — оживился Петруша и широко распахнул свои ярковасильковые (Санькины!) глаза. — Да, папочка, расскажи, пожалуйста!

— Расскажи! — тоненьким голосом поддержала брата Катя.

Егор часто рассказывал детям на ночь сказки. Причём, те сказки, которые сам слышал и запомнил в своём двадцать первом веке, другихто он и не знал…. С одной стороны, это было неправильно. А, с другой, какая разница, если покойный Алькашар не соврал, и мир уже разделился на два параллельных, никак не зависящих друг от друга? В его вечернем репертуаре наличествовали братья Гримм, Ганс Христиан Андерсен, Астрид Линдгрен и даже Александр Грин.

В этот раз он рассказал сказку о «Стойком оловянном солдатике». Только вот концовку повествования он — самым бессовестным образом — изменил. В его варианте оловянный солдат и бумажная балерина героически спаслись из жаркого пламени, поженились, и у них родились детиблизняшки: маленький бумажный солдатик и крохотная оловянная балеринка…

Результат получился совершенно неожиданным. Дочка, выбравшись изпод одеяла, села на своей кровати и торжественно объявила:

— Папа, я всё поняла: оловянные солдатики — это мы! Ты, мама, я, Петрушка, тётя Герда, Томас, все остальные, кто плывёт с нами…

— Верно! — поддержал сестру Петька. — Стойкие и непобедимые оловянные солдатики! Мы всё выдержим, не утонем в море, не сгорим в огне, обязательно победим и вернём нашего Шурика!

«Понятное дело, это Томас Лаудруп, бывший на берегу при оглашении царского Указа, и со всеми остальными детьми поделился информацией», — невесело резюмировал внутренний голос. — «Эх, надо же было переговорить с ним! Впрочем, теперь уже поздно переживать, раньше надо было думать…».

— Хорошо, чтобы так всё и было, — вздохнула Герда, после чего уверенно добавила: — Так всё и будет! Потому, что детскими устами — говорит само Проведение…

К шведской эскадре, стоящей на якорях на траверсе стокгольмской гавани, «Король» и «Александр» подошли под зарифлёнными парусами уже на самом закате, когда на Балтийское море начал медленно опускаться плащ ночного тёмносиреневого сумрака. Корабли синхронно отдали якоря, и уже через пятьшесть минут после этого послушно замерли, остановившись между двумя шведскими фрегатами, чьи тёмные силуэты угадывались в отдалении.

На следующий день на борт «Короля» поднялся шведский офицер: толстый, вальяжный, с широченной синежёлтой треуголкой на голове, и в традиционных яркожёлтых ботфортах на ногах. Швед величественно прошествовал на капитанский мостик и, брезгливо выпятив вперёд нижнюю губу, громко поинтересовался причинами, заставившими два этих судна — под странными и неизвестными флагами — так близко подойти к славному городу Стокгольму, где ко всем иностранцам принято относиться крайне подозрительно.

В ответ на эту негостеприимную тираду Лаудруп низко и почтительно поклонился и протянул нелюбезному офицерику скромный, заранее развёрнутый пергаментный свиток. Швед быстро пробежал по тексту глазами, замер на несколько секунд, после чего громко сглотнул слюну и почтительно поинтересовался:

— Кто из вас, господа, является благородным сэром Александэром?

Егор, положив правую ладонь на золоченый эфес шпаги, молча сделал полшага вперёд, небрежно кивнул. Швед мгновенно сорвал с головы синежёлтую треуголку и, выставив вперёд правую ногу, принялся старательно подметать своим головным убором и без того чистую палубу «Короля». Только минуты через тричетыре он скромно поинтересовался — чем может служить высокородному и доблестному кавалеру, чьё благородное имя известно всей Швеции.

— Мы приплыли в гости к знаменитому и отважному королю Карлу, по его собственному приглашению! — важно известил Егор. — Вопервых, мы бы хотели незамедлительно войти в стокгольмскую гавань и отдать якоря у достойного причала. Вовторых, — достал изза обшлага рукава своего камзола небольшой светлокоричневый конверт, — необходимо срочно передать это моё послание шведскому государю.

Утром следующего дня, сразу после завтрака, у трапа «Короля» остановились две чёрные кареты с запряжёнными в них высокими и мосластыми лошадками. Рядом с повозками нетерпеливо приплясывали на месте злые чёрные кони десяти широкоплечих шведских драгун.

Из передней кареты на мостовую неуклюже, тощим задом вперёд, выбрался сутулый и седобородый господин, похожий на Дон Кихота — в исполнении великого русского актёра Черкасова.

— Сам благородный Ерик Шлиппенбах почтил нас своим вниманием! — торжественно объявил Егор, поднимаясь изза раскладного стола. — Готовьтесь, милые мои барышни, этот пожилой господин ужасно и хронически говорлив, молчать не умеет совершенно. Как назло, он неплохо освоил и английский язык…

В этот раз старый шведский генерал был одет не в стальные сероголубоватые и стильные латы, в которых он щеголял во время русского штурма Нотебурга, а в обычные чёрные одежды, отороченные местами тёмнофиолетовыми кружевами. Тем не менее, он всё равно смотрелся ужасно солидно и благородно.

Неутомимый внутренний голос на этот раз Егора удивил понастоящему, заявив: — «А ведь этот Ерик Шлиппенбах очень здорово похож на Координатора — из двадцать первого века! Мы с тобой, братец, генерала при штурме Нотебурга видели только в латах, с массивной кирасой на голове, тогда это сходство не бросалось в глаза. А сейчас, в штатском, совсем другое дело! Орлиный нос, тёмное морщинистое лицо, обрамлённое длинными седыми волосами, голубые всезнающие глаза. Если сбрить эту козлиную бородёнку, то и получится — вылитый Координатор! Может, генерал тоже трудится на службу SV? Типа — новый Алькашар? Будь осторожнее, братец…».

Оказавшись на борту «Короля», Ерик Шлиппенбах незамедлительно и планомерно атаковал Саньку и Гертруду, минут двадцать расточая длинные и цветастые комплименты, часть которых, впрочем, досталось и адмиралу Лаудрупу, узнавшему — не без толики удивления — о своих неисчислимых и замечательных достоинствах.

Покончив с этими старомодными церемониями, генерал важно известил Егора:

— Дорогой сэр Александэр, доблестный король Карл прислал за вами карету! Мой повелитель помнит о вас. Мало того, он осведомлён и о вашем рыцарском поступке — во время русского штурма крепости Нотебурга. Король хочет лично выразить вам свою благодарность…. Прошу, сэр Александэр, проследовать в карету! Кого вы можете взять с собой? Да, кого вам будет угодно, сэр! Наши кареты очень просторны, ибо мой король Карл, как это и положено настоящему рыцарю, очень гостеприимный и хлебосольный хозяин…

«Какой разговорчивый тип!», — хмуро отметил внутренний голос. — «И акцент у нашего генерала какойто странный, шпионский…»

Перед отъездом Егор подарил Шлиппенбаху картину маслом — «Русские войска штурмуют шведскую крепость Нотебург», рисованную Сашенцией с его же слов. Генерал долго и восторженно ухал, безостановочно благодарил Саньку, неустанно любуясь при этом верхним правым углом картины, в котором он сам — в блестящих стальных латах, с развивающейся по ветру седой бородой — грозно размахивал длинной шпагой на полуразрушенных крепостных стенах.

Дождавшись, когда швед окончательно выдохнется, Егор вежливо спросил: