Тёмные пути - Андрей Александрович Васильев

— Утвержденной нет. — Оторвался от окрошки я. — К чему эти пустые формальности? Но в целом вы правы.

— Ну, как-то так я и думала, — произнесла Марфа. — Карл, зафиксируй сделку, и я пойду себе.

Стелла еле слышно хихикнула.

— Ну а нет — так останусь, послушаю, о чем речь пойдет, — выждав паузу, сообщила нам ведьма и уселась обратно в кресло. — Рассказывай, Шлюндт, рассказывай. Я же сразу поняла, что ты эти вещички признал. Поведай нам их историю.

— Ну, со сделкой ты меня подловила, — признал антиквар. — Вот поэтому я и не хотел видеть тебя в нашей компании. Эту парочку провести легко, с тобой куда сложнее.

— Выдумаешь что-то посерьезнее в другой раз, — сухо сказала Марфа. — Может, и выгорит дельце. Карл, ближе к делу. Если не начнешь говорить, то минут через десять сюда вернутся наши кровососущие друзья, очень злые и недовольные, и причиной их душевной нестабильности станешь ты. Я найду нужные слова, ты меня знаешь.

— Кто бы сомневался. — Карл Августович повернул голову в сторону официанта, вошедшего в кабинет. — Что там, стейк? Отлично. Я не очень люблю мясо с кровью, но иногда позволяю его себе откушать.

Не могу сказать, что я очень хорошо изучил характер этого старичка, это было бы неправдой, но сейчас даже мне стало ясно — он валяет дурака. Почему, зачем — пока неясно, но это факт. И Марфа, несомненно, пришла к тому же выводу, очень уж у нее взгляд колючий стал.

— Вроде бы повар не оплошал, но сейчас проверим. — Шлюндт вооружился вилкой и ножом, отрезал от стейка небольшой кусочек и отправил его в рот. — Да, недурственно, недурственно, мясо отдохнувшее. Итак, душа моя, ты желаешь узнать, что это за вещи? Изволь. Валера, ты в своем рассказе упомянул страну, но не назвал город, хотя, как мне кажется, его узнал. Неаполь, не так ли?

— Именно, — подтвердил я, подцепив из хлебной плетеной корзины последний пирожок. — Но поскольку сомнения все же имелись, решил промолчать. В вашей компании одно слово не так скажешь — и все, ты уже виноват.

— Неаполь, — прожевав еще один кусочек говядины, мечтательно произнес Шлюндт, — город достославный и невероятно древний, камни его мостовых многое бы могли рассказать, умей они разговаривать. Эти камни слышали звон греческих кифар, ноги римских легионеров вдавливали их в землю, и даже ступни Петра и Павла, по слухам, почтили их вниманием.

— Это вы про апостолов речь ведете? — уточнила Стелла.

— О ком же еще? — подтвердил Шлюндт. — Н-да… Да и что здесь такого? Это лишь два имени из списка тех великих, кто связан с историей Неаполя. Причем список этот весьма изряден, и почти каждая персоналия в нем — легенда. Например, непобедимый Ганнибал, который так и не смог покорить этот город, ничего у него не получилось. Да что Ганнибал? Именно там закончилась многовековая история одной из величайших империй прошлого, да-да. Ромула Августула, последнего официального императора Рима, сослали именно в Неаполь, назначив недурственное денежное содержание и выдав пару слуг.

— И? — поторопил я антиквара, зная, что его сейчас может занести в неведомые дали и мне придется тратить время на то, что когда-то давно мне уже гиды рассказывали.

— Что «и»? — как-то даже удивился антиквар, нанизывая на вилку очередной кусочек мяса. — На редкость приличным человеком оказался Одоакр, хоть по происхождению и являлся варваром. Если точнее, по отцу он был гунн. Однако же вот, повергнув империю, не удавил носителя высшей власти, не зарезал его, пожалел совсем юного паренька. Из чего следует вывод: слова «варварство» и «жестокость» не являются синонимами.

— Резонно. — Я дождался, когда Карл Августович прожует мясо, и показал ему листок с рисунком. — А с этим что?

— С этим? Здесь нет ничего сложного, если ты ведешь речь о прошлом данных предметов. Это работа старых флорентийских мастеров, а если конкретней, к ней приложил руку кто-то из семейства Аяччи. Не Пьетро, основатель этой воистину великой династии, а кто-то из его сыновей, скорее всего, Джакомо, это видно по рисунку, свойственному для двадцатых-сороковых годов четырнадцатого века. Пьетро к тому времени уже отошел от дел, а Джакомо, напротив, как раз достиг пика своего мастерства. Аяччи как раз выкупили землю у моста Санта-Тринита и поставили там мастерскую с прилегающей к ней лавкой. Первыми из флорентийских золотых дел мастеров поставили! Правда, ее после наводнение разрушило, на пару с мостом, но это не суть важно.

— Странно, — вдруг подала голос Стелла. — Я была во Флоренции, там всю ювелирку у другого моста продают. Как его… Понте… Понте…

— Понте-Веккьо, — любезно подсказал ей Шлюндт. — Истинно так, его сейчас так и называют — «золотой мост». Только в те времена он носил другое имя — «скотский мост», поскольку на нем мясом торговали. А рядом бойни располагались, и вонь стояла такая, что не продохнешь. Да и помоложе амулет того моста, помоложе. Ненамного, но тем не менее. Ну, как мне думается. Валерий, последний вопрос: в кулон был вставлен рубин?

— Скорее всего. — Кивнул я. — Хотя, может, и турмалин какой-нибудь, он же тоже красного цвета.

— Да ну, какой турмалин? — отмахнулся антиквар. — Хотя рад, что ты настолько эрудирован, это приятно слышать. Нет, друг мой, это самый что ни на есть рубин. Видишь ли, Карл Калабрийский, старший сын короля Неаполя Роберта Анжуйского, очень любил свою дочь, которую звали Мария. Любил и баловал, как положено отцу. В том числе он как-то заказал для нее кулон по последней флорентийской моде. Да-да, Стелла, и тогда тоже мода существовала, представь себе. Мало того, в надежде на то, что его жена Мария Валуа подарит ему в будущем еще не одну дочь, он заказал несколько кулонов, так сказать, про запас. А чтобы непоседливые девчонки после не передрались, выясняя, где чья драгоценность, велел вставить в них камни разного цвета. Марии, например, достался кулон с сапфиром. Правда, бедная девочка не сумела в должной мере оценить подарок, поскольку вскоре скончалась, лишь на несколько недель пережив отца. Надо думать, с отцовским подарком ее и похоронили, поскольку данная драгоценность ни на одном аукционе не всплывала и ни в одном каталоге не значится. Второй кулон, с аметистом, достался самой младшей дочери Карла, родившейся через полгода после его смерти и также названной Марией. В будущем она станет зваться графиней Альбой, проживет не очень длинную, но зато невероятно яркую жизнь и умудрится умереть своей смертью, что в те времена являлось немалой редкостью среди представителей венценосных фамилий.