Горькая правда - Дэвид Лодж

— Это неизбежно. Столь беззаветно дружат только в юности. Взрослые так дружить не могут. Жизнь разводит людей: у каждого своя карьера, потом — жена, дети…

— Вы хотите сказать, что в колледже в ваших отношениях был некий гомосексуальный привкус?

— Ни боже мой! — в сердцах бросает Адриан.

— Я не имею в виду реальный физический контакт, — поясняет Фанни, — а некое бессознательное гомоэротическое влечение?

— Ничего похожего.

— Почему само это предположение так вас возмущает?

— Чую фрейдистский капкан: "да" — это "да", а "нет" — запирательство с моей стороны, — поясняет Адриан. — Вы попали пальцем в небо. Мы оба почти все время были влюблены в Элли.

— Элли?

— Мою жену, — коротко бросает Адриан. И явно тотчас жалеет о том, что произнес ее имя.

— А, понятно, — оживляется Фанни. — Понятно! Значит, ваша жена — это героиня "Молодо-зелено", как ее зовут в романе — Феона?

— Нет, нет, Элинор — человек совсем иного склада, — говорит Адриан.

— Но ее отношения с вами и Сэмом были те же, что и у Феоны с двумя молодыми людьми в романе?

— До известной степени, — признает Адриан.

— В книге они некоторое время делят Феону в прямом смысле слова — она спит с обоими.

— Послушайте, я предпочел бы оставить эту тему, с вашего разрешения, — отрезает Адриан.

— А я было поняла, что беседа должна идти как идет, своим ходом, — напоминает Фанни.

— Да, когда дело касается меня. Но не Элли.

— Так что, спала она с вами обоими?

— Я ничего такого не говорил.

— Вы бы так не всполошились, если бы этого не было.

Адриан молчит некоторое время, словно думает, говорить ли что-либо еще или не стоит.

— Нет, извините, — бросает он наконец и качает головой.

— Не для записи, — просит Фанни. Она протягивает руку и выключает магнитофон.

— Зачем это вам, если не для записи?

— Я вам сказала — у меня не только профессиональный интерес.

— Откуда я знаю, можно ли вам доверять?

— Но я же доверилась вам, когда пошла в сауну, — напоминает Фанни. — А мне откуда было знать?

Адриан колеблется несколько мгновений. Потом говорит:

— Ладно, я вам расскажу. Но уж это никак не для записи.

— Не для записи, — подтверждает она и, согнув под халатом ноги в коленях, устраивается, как ребенок, который приготовился слушать сказку.

— На втором курсе мы с Сэмом написали пьеску для театрального кружка, и Элли пришла на прослушивание. Мы сразу влюбились по уши, и она тоже к нам прониклась. К обоим. Нам с Сэмом не хотелось разбегаться из-за нее, и мы приспособились ходить повсюду втроем. Ребята из нашей компании никак не могли взять в толк, что там у нас происходит. А нам доставляло удовольствие водить их за нос.

— А что было на самом деле?

— В сексуальном смысле — ничего. Мы часто сидели втроем, покуривали план, иногда дело доходило до объятий а trois, и не более того. Потом однажды Сэма вызвали домой — отец серьезно заболел. Мы с Элли впервые остались вдвоем. Как-то вечером нас здорово расслабило после какой-то очень хорошей травки, и мы в конце концов оказались в моей постели. Когда Сэм вернулся — его отец поправился, — мы чувствовали, что должны признаться. Он дико разозлился. Обвинял нас в предательстве, в том, что мы порушили чудесные, редкостные отношения, которые связывали нас троих. Мы с Элли пытались сказать, что ничего не планировали и все получилось само собой. Но он не желал ничего слушать. Пока…

— Пока Элли не предложила переспать с ним тоже, — догадывается Фанни.

— Да. Она сказала, что тогда все снова будет по-честному. Никогда не забуду выражения лица Сэма, когда она это сказала… Мы оба просто онемели от изумления, честно говоря. Это показалось нам чем-то невероятно великодушным. Показалось, что одним ударом мы покончим с ревностью, собственничеством. То были 6о-е, мы, знаете ли, воображали, что перекраиваем сексуальные отношения человечества. Поэтому на следующий вечер я испарился, а Элли отправилась в постель с Сэмом. Я с ним потом никогда об этом не говорил. А мы снова стали добродетельной платонической троицей. Но, конечно, по-старому уже не получалось. Мы съели запретный плод или по крайней мере отъели от него изрядный кус. В конце концов Элли пришлось выбирать между нами.

— В книге девушка спит с обоими довольно долго, — замечает Фанни.

— Это все выдумки, — объясняет Адриан. — В литературе всегда больше секса, чем в жизни, вы никогда не обращали внимания? Как бы то ни было, после всяческих разочарований, неудачных экспериментов с другими молодыми людьми и тому подобного, Элли предпочла меня. В романе она, разумеется, не выходит замуж ни за того, ни за другого, и каждый идет своей дорогой.

Фанни молчит — а вдруг Адриан скажет что-нибудь еще? Но он ничего больше не говорит.

— Это было потрясающе. Спасибо.

— Теперь я думаю, вы тоже должны рассказать о себе что-нибудь очень… личное, — просит он.

— Почему?

— Справедливости ради.

— Ладно, — соглашается она. — Что бы вы хотели услышать?

— Ну… о вашей татуировке.

Фанни вроде бы смущается.

— О моей бабочке?

— Я не мог не заметить ее, когда… — Он машет в сторону сауны. — Вы сделали ее ради девушки из пригорода, которая все еще живет у вас в душе и порой рвется наружу?

— Нет, я сделала ее, чтобы угодить моему бойфренду.

— Крайтону?

— Нет, что вы! Это же было сто лет назад! Сразу после школы, перед университетом. В тот год я немного тронулась мозгами из-за одного парня. Рок-музыканта. С головы до пят в татуировках. Он все время наезжал на меня — хотел, чтобы я тоже сделала татуировку, и я так помешалась на нем, что согласилась. Надоела она мне до чертиков! В том смысле, что летом из-за нее платье без рукавов не наденешь.

— А, по-моему, очаровательно. Словно бабочка только что порхнула к вам на плечо.

— К сожалению, у нее в узоре крыльев — инициалы Брюса.

— Я не разглядел.

— Стоит кому-нибудь на вечеринке их заметить, и от этой темы уже не отвертеться.

— Да, понимаю, это, наверное, надоедает. А ее нельзя вывести?

— Только путем пересадки кожи. — Она стягивает халат с плеча и косится на татуировку. — Ничуть не побледнела. На всю жизнь заклеймил меня, дурень чертов.

Адриан подходит к Фанни, чтобы рассмотреть татуировку.

— Б. Б., — читает он.

— Брюс Бакстер.

— Больно было?

— Ужас!

— А сейчас?

— Совсем ничего не чувствую.

— А знаете, прелестный узор, — Адриан ведет пальцем по контуру татуировки.

Он касается Фанни впервые, если не считать официального рукопожатия при знакомстве, и в этом прикосновении есть что-то интимное, почти эротическое. Оба явно ощущают, что подошли к опасной черте: они застывают на месте, уподобившись фигурам на античном фризе. Палец все еще лежит на плече Фанни, словно Адриан, как лепидоптеролог, с увлечением изучает интересный образец. Взгляд Фанни прикован к пальцу Адриана. Ни он, ни она не прерывают молчания. Его прерывает Элинор.

— Я вам помешала? — бросает она с порога кухни.

Адриан круто поворачивается и отскакивает от шезлонга. Фанни натягивает на плечо халат и встает.

— Элли! — восклицает Адриан. — Ты так рано. Я не слышал, как подъехала машина.

— Она заглохла у деревни. Я пошла пешком через поле.

— Это Фанни Таррант.

— Я догадалась, — говорит Элинор.

— Привет, — произносит Фанни, но Элинор даже не смотрит на нее.

— А мы как раз из сауны, — лепечет Адриан.

— Как мило, — сухо замечает Элинор.

— А что с машиной?

— Не знаю. Наверное, бензин кончился.

Фанни едва сдерживает смех. Адриан ловит ее взгляд и тоже улыбается.

— Я что, сказала что-то смешное?

— Нет, просто… неважно.

— Я лучше пойду оденусь, — говорит Фанни, — извините. — И выходит в кухонную дверь.

— Я не ждал тебя так рано, — обращается Адриан к Элинор.

— Это заметно, — отрезает Элинор.

— Элли! Не говори глупости.

— У Розмари очередная мигрень, поэтому я уехала домой рано, — объясняет Элинор. — Ну, и какова она в обнаженном виде?

— Понятия не имею. Ты же знаешь, в сауне совсем темно.

— Ну а в душевой?

— Мы не принимали душ вместе. Я остался в сауне после того, как она… — Адриан делает нетерпеливый жест. — Не понимаю, почему я должен играть в эту дурацкую игру. Пойду переоденусь.

Сделав несколько шагов в сторону кухни, он передумывает, поворачивает назад и через холл идет к лестнице.

Погруженная в свои мысли Элинор стоит некоторое время, ухватившись за край обеденного стола. Затем медленно обходит глазами комнату, как человек, который ищет вещественные доказательства. Ее взгляд падает на кофейный столик с магнитофоном Фанни, она берет его, вертит в руках, словно пытается дознаться, что там внутри. У миниатюрного устройства нет микрофона. Она переводит взгляд на приютившийся среди полок музыкальный центр. Зеленый глазок горит — система включена. Элинор подходит и нажимает кнопку "пуск". Раздается шипение вертящейся пустой ленты. Тогда Элинор на несколько секунд включает перемотку, потом "остановку" и снова "пуск". Из микрофона по очереди доносятся голоса Адриана, Фанни и ее собственный голос: