Я печален печалью разлуки - Николай Гумилев

Оборванец

Я пойду гулять по гулким шпалам,Думать и следитьВ небе желтом, в небе аломРельс бегущих нить.

В залы пасмурные станцийЗабреду, дрожа,Коль не сгонят оборванцаС криком сторожа.

А потом мечтой упрямойВспомню в сотый разБыстрый взгляд красивой дамы,Севшей в первый класс.

Что ей, гордой и далекой,Вся моя любовь?Но такой голубоокойМне не видеть вновь!

Расскажу я тайну другу,Подтруню над ним,В теплый час, когда по лугуВетер стелет дым.

И с улыбкой безобразнойОн ответит: «Ишь!Начитался дряни разной,Вот и говоришь».

Любовь

Надменный, как юноша, лирикВошел, не стучася, в мой домИ просто заметил, что в миреЯ должен грустить лишь о нем.

С капризной ужимкой захлопнулОткрытую книгу мою,Туфлей лакированной топнул,Едва проронив: «Не люблю».

Как смел он так пахнуть духами!Так дерзко перстнями играть!Как смел он засыпать цветамиМой письменный стол и кровать!

Я из дому вышел со злостью,Но он увязался за мной.Стучит изумительной тростьюПо звонким камням мостовой.

И стал я с тех пор сумасшедшим.Не смею вернуться в свой домИ все говорю о пришедшемБесстыдным его языком.

Ангел-хранитель

Он мне шепчет: «Своевольный,Что ты так уныл?Иль о жизни прежней, вольной,Тайно загрустил?

Полно! Разве всплески, речиСумрачных морейСтоят самой краткой встречиС госпожой твоей?

Так ли с сердца бремя сниметГолубой простор,Как она, когда подниметНа тебя свой взор?

Ты волен предаться гневу,Коль она молчит,Но покинуть королевуДля вассала – стыд».

Так и ночью молчаливой,Днем и поутруОн стоит, красноречивый,За свою сестру.

Девушке

Мне не нравится томностьВаших скрещенных рук,И спокойная скромность,И стыдливый испуг.

Героиня романов Тургенева,Вы надменны, нежны и чисты,В вас так много безбурно-осеннегоОт аллеи, где кружат листы.

Никогда ничему не поверите,Прежде чем не сочтете, не смерите,Никогда, никуда не пойдете,Коль на карте путей не найдете.

И вам чужд тот безумный охотник,Что, взойдя на нагую скалу,В пьяном счастье, в тоске безотчетнойПрямо в солнце пускает стрелу.

«Я знаю женщину: молчанье…»

Я знаю женщину: молчанье,Усталость горькая от слов,Живет в таинственном мерцаньиЕе расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадноЛишь медной музыке стиха,Пред жизнью дольней и отраднойВысокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,Так странно плавен шаг ее,Назвать нельзя ее красивой,Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволийИ смел, и горд – я к ней идуУчиться мудрой сладкой болиВ ее истоме и бреду.

Она светла в часы томленийИ держит молнии в руке,И четки сны ее, как тениНа райском огненном песке.

«Какое счастье в Ваш альбом…»

Какое счастье в Ваш альбомВписать случайные стихи.Но ах! Узнать о ком, о чем, —Мешают мне мои грехи.

Ислам

О. Н. Высотской

В ночном кафе мы молча пили кьянти,Когда вошел, спросивши шерри-бренди,Высокий и седеющий эффенди,Враг злейший христиан на всем Леванте.

И я ему заметил: «Перестаньте,Мой друг, презрительного корчить дэндиВ тот час, когда, быть может, по легендеВ зеленый сумрак входит Дамаянти».

Но он, ногою топнув, крикнул: «Бабы!Вы знаете ль, что черный камень КабыПоддельным признан был на той неделе?»

Потом вздохнул, задумавшись глубоко,И прошептал с печалью: «Мыши съелиТри волоска из бороды Пророка».

«Какая странная нега…»

Какая странная негаВ ранних сумерках утра,В таяньи вешнего снега,Во всем, что гибнет и мудро.

Золотоглазой ночьюМы вместе читали Данта,Сереброкудрой зимоюНам снились розы Леванта.

Утром вставай, тоскуя,Грусти и радуйся скупо,Весной проси поцелуяУ женщины милой и глупой.

Цветы, что я рвал ребенкомВ зеленом драконьем болоте,Живые на стебле тонком,О, где вы теперь цветете?

Ведь есть же мир лучезарней,Что недоступен обидамКраснощеких афинских ларней,Хохотавших над Эврипидом.

К***

Если встретишь меня, не узнаешь!Назовут – едва ли припомнишь!Только раз говорил я с тобою,Только раз целовал твои руки.

Но клянусь – ты будешь моею,Даже если ты любишь другого,Даже если долгие годыНе удастся тебя мне встретить!

Я клянусь тебе белым храмом,Что мы вместе видели на рассвете,В этом храме венчал нас незримоСерафим с пылающим взором.

Я клянусь тебе теми снами,Что я вижу теперь каждой ночью,И моей великой тоскоюО тебе в великой пустыне, —

В той пустыне, где горы вставали,Как твои молодые груди,И закаты в небе пылали,Как твои кровавые губы.

Ночью

Скоро полночь, свеча догорела.О, заснуть бы, заснуть поскорей,Но смиряйся, проклятое тело,Перед волей мужскою моей.

Как? Ты вновь прибегаешь к обману,Притворяешься тихим, но лишьЯ забудусь, работать не стану,«Не могу, не хочу» – говоришь…

Подожди, вот засну, и на утро,Чуть последняя канет звезда,Буду снова могуче и мудро,Как тогда, как в былые года.

Полно. Греза, бесстыдная сводня,Одурманит тебя до утра,И ты скажешь, лениво зевая,Кулаками глаза протирая:«Я не буду работать сегодня,Надо было работать вчера».

На безумном аэроплане

«Моё прекрасное убежище…»

Моё прекрасное убежище —Мир звуков, линий и цветов,Куда не входит ветер режущийИз недостроенных миров.

Цветок сорву ли – буйным пениемНаполнил душу он, дразня,Чаруя светлым откровением,Что жизнь кипит и вне меня.

Но также дорог мне искусственный,Взлелеянный мечтою цвет,Он мозг дурманит жаждой чувственнойТого, чего на свете нет.

Иду в пространстве и во времени,И вслед за мной мой сын идетСреди трудящегося племениВетров, и пламеней, и вод.

И я приму – о, да, не дрогну я! —Как поцелуй иль как цветок,С таким же удивленьем огненнымПоследний гибельный толчок.

«Мне на Ваших картинах ярких…»

Ольге Людвиговне Кардовской

Мне на Ваших картинах яркихТак таинственно слышнаЦарскосельских столетних парковУбаюкивающая тишина.

Разве можно желать чужого,Разве можно жить не своим…Но и краски ведь тоже слово,И узоры линий – ритм.

Наступление

Та страна, что могла быть раем,Стала логовищем огня.Мы четвертый день наступаем,Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земногоВ этот страшный и светлый час,Оттого, что Господне словоЛучше хлеба питает нас.

И залитые кровью неделиОслепительны и легки.Надо мною рвутся шрапнели,Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий.Это медь ударяет в медь.Я, носитель мысли великой,Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовыеИли волны гневных морей,Золотое сердце РоссииМерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,Словно девушку, в жемчуга,Проходя по дымному следуОтступающего врага.

Китайская девушка

Голубая беседкаПосредине реки,Как плетеная клетка,Где живут мотыльки.

И из этой беседкиЯ смотрю на зарю,Как качаются ветки,Иногда я смотрю;

Как качаются ветки,Как скользят челноки,Огибая беседкиПосредине реки.

У меня же в темницеКуст фарфоровых роз,Металлической птицыБлещет золотом хвост.

И, не веря в приманки,Я пишу на шелкуБезмятежные танкиПро любовь и тоску.

Мой жених все влюбленней;Пусть он лыс и устал,Он недавно в КантонеВсе экзамены сдал.

Вечер