Карта императрицы - Елена Басманова

Старушка оглянулась и через плечо спросила:

– А вы, батюшка, уж не полячишку ли в убийстве подозреваете?

Вирхов остановился.

– А когда Аглая должна была богатый заказ выполнить? Не к Пасхе ли?

– Чего не знаю, того не знаю, – огорчилась старушка, – кабы знать заранее, что такая беда грянет, поспрошала бы и вдоль и поперек, а так не полюбопытничала, грешна... Хотя погодите... Аглаша обещала мне на огородишке помочь – вот на будущей неделе, говорила, посвободнее буду. Верно, к Пасхе и должна была управиться.

– А не было ли у Аглаи другого сердечного дружка на примете? – И так как Лукерья не отвечала, Вирхов решил помочь ей: – Художник, например, что выше этажом жил? Про него Аглая ничего не говорила?

– Хвалила его, она у него по хозяйству хлопотала, да и жалела очень. Иной раз, говорила, затемно работает, поесть забывает. Если бы не Аглаша, так и с голоду помер. Но чтоб замуж ее звал, речи не было. – И так как Карл Иванович слушал внимательно, не перебивал и сердечными делами покойной племянницы явно интересовался, Лукерья Христофоровна совсем разоткровенничалась: – А кто их знает, дело молодое. Денег у него не брала, я спрашивала, да он и не предлагал. На еду, правда, давал да подарки делал, то шаль, то сережки позолоченные подарит. Не обижал он ее, не слышала...

– А какие отношения были у вашей племянницы с хозяйкой, Матильдой Яновной?

Вирхов намеренно избегал в разговоре употреблять слово «покойная».

– В гости к друг другу ходили. Матильда-то женщина одинокая, скучно ей. Родни в Петербурге никакой. Дом от покойного мужа достался, вдовеет она давно, бездетная. Нет, хозяйка Аглашу жаловала, за чистоплотность уважала, заказчиков ей приискивала.

– Спасибо, Лукерья Христофоровна. – Вирхов чувствовал исчерпанность допроса, ничего более свидетельница сообщить ему не могла. – Я распоряжусь, чтобы вас до вашего дома доставили, а то вам далеко добираться.

– Спасибо тебе, батюшка, за доброту твою, – поклонилась вставшая со стула старушка, – век за тебя молиться буду.

Письмоводитель поднес бумаги, на которых допрашиваемая поставила крупный крест вместо подписи, потом Карл Иванович проводил свидетельницу до дверей.

Кандидат, белокурый молодой человек с тоненькой шеей, жалобно выглядывавшей из крахмального воротничка рубашки, со светлыми прямыми усиками, не придававшими ему солидности, следил за допросом с затаенным дыханием – теперь наконец-то он мог отчитаться. В полицейской картотеке имя Крачковского не значилось. Не было ни отпечатков его пальцев, ни описаний, ни упоминаний в связи с другими криминальными происшествиями. Вирхов поблагодарил старательного помощника. И призадумался: сведений из адресного стола еще не поступило, а Матильда Бендерецкая клялась, что адреса Крачковского не знает, телефонировать в сыскную бесполезно, сейчас агенты обходят костелы, шныряют по всем злачным местам, ищут таинственного поляка, выясняют в православных храмах, не заказывал ли кто-нибудь пелены с именем Дмитрия Донского.

Карл Иванович принял в Светлое воскресенье еще одного посетителя, сторожа Воспитательного дома. Околоточный, примчавшийся в мансарду художника, поспешил с выводами. Да, сторож лежал у крыльца без чувств, лицом вниз, ступени у его щеки были залиты кровью. Но он не был мертв – а только потерял сознание, что установил прибывший на место происшествия полицейский доктор. Беднягу отвезли в Мариинскую больницу, где оказали первую помощь. Но оставаться в больнице пострадавший отказался, отправился домой. Околоточный, вручавший сторожу повестку, подтвердил, что старик в состоянии прибыть в Окружной суд сегодня.

Вирхов выглянул в серый коридор со стеклянным потолком. В будние дни это казенное помещение, забитое скучающими конвойными, курьерами, оторванными от дел, сидящими с утра до ночи рядком на скамьях, свидетелями напоминало ему гигантский муравейник, и Карл Иванович снова и снова с тоской вспоминал сыскной кабинет на Ново-Исаакиевском с его уютной приемной.

Но сегодня коридор являл собою пустыню. Около его кабинета, украшенного табличкой «Судебный следователь участка №2», томился кряжистый мужичок в пиджаке, жилете, хромовых сапогах. Из-под забинтованного лба глядели растерянные, близко посаженные глаза. Мужичок сглатывал слюну поминутно – и на его худой шее ходил острый кадык.

Вирхов вернулся, прикрыл дверь и обратился к робкому кандидату:

– Павел Миронович, сами будете следующего свидетеля допрашивать или еще понаблюдаете?

– Пожалуй, я еще присмотрюсь, – покраснел тот, обернувшись на ухмыляющегося письмоводителя, и отправился приглашать свидетеля по делу о пожаре в следственную камеру.

– Ну что, братец, выжил на свое счастье? – приветствовал Вирхов сторожа и кивнул помощнику – тот подвел доставленного к стулу и помог ему сесть. – Кто же тебя так отделал?

Сторож смотрел во все глаза на Вирхова, изучая его массивный подбородок и маленький рот.

– Имя, фамилия, отчество, – мягче сказал следователь, в то время как письмоводитель придвигал к себе очередной лист бумаги.

– Кротов Кузьма Кузьмич, – хрипло произнес сторож.

– Излагай по порядку, как было дело, – вполне добродушно предложил Вирхов. – Все припомни хорошенько. Можешь? Или запамятовал?

– Все помню, господин следователь, – ответил Кротов, – да только вы мне не поверите.

– Твое дело рассказать, а наше дело понимать, – изрек важно Вирхов. – Не тушуйся, братец. Если что – поможем тебе. Итак?

– Мое дело предупредить, – виновато опустил голову сторож, – а там Бог нам судья.

– С этим не спорю, – согласился Карл Иванович. – Не надо ли воды?

– Нет, господин следователь, не надо, – вздохнул Кротов, – а за заботу спасибо. Да и чувствую я себя терпимо. Как все произошло? Сам не знаю. Обходил я, как всегда, вокруг Воспитательного дома да завидовал тем, кто в этот час в храме стоит, ангельское пение слушает, Воскресению Божьему радуется. Грустно мне было... Один раз обошел – все тихо, спокойно, другой, третий... А может, и четвертый – уж не упомню точно. В который раз пошел, поднял голову, смотрю, на стекле оконном блики какие-то пробежали. Остановился, чтобы поглубже заглянуть. А там, в окне, и вижу, что писаный портрет императора Петра вдруг начинает снизу светом освещаться, да свет все более и более разгорается... А потом и языки пламени выросли. Ахнул я, да глаз отвести не могу – зашевелился Петр, заблистали очи его царские, стали руки двигаться. Будто ожил на моих глазах... Уж и понял я, что пожар начинается, а все глаз отвести не могу от ожившего императора, как колдовство какое-то... Но и это еще не все... Только хотел я бежать пожарных вызывать, как прямо передо мной в стекле еще одна фигура возникла – маленькая, черненькая с ног до головы... Вот он-то, арап Петра Великого, арапчонок, вскочил на подоконник, рвет раму, как будто хочет выпрыгнуть на меня да живота лишить... Бросился я стремглав, обо всем забыв, а куда бросился – и сам не понимаю, такой ужас меня охватил... Вспыхнули в душеньке моей отчаянные мысли: говорили же мне в трактире мужики, что поверье сложилось... Воскреснет Петр в последнюю Пасху перед праздником двухсотлетия да наведет порядок в стране... Но кто же знал, что вместе с ним и арапчонок явится?

– Погоди, погоди, братец, – очумевший Вирхов тряс головой и пытался осознать услышанное. – Так это арапчонок тебя по голове ударил?

– Нет, ваше благородие, убежал я, насилу ноги унес. Да видно, Бога чем-то прогневал... Со страху в темноте запнулся о камень да об каменную ступеньку крыльца и расшиб голову... А уж дальше не помню ничего...

– Да, занятная история. – Карл Иванович откинулся на спинку стула и смотрел задумчиво на сторожа. Не в бреду ли он? – А не припомнишь ли ты, дружок, накануне или того ранее не бродили ли поблизости какие личности подозрительные?

– Все было чинно и благородно, – ответил уверенно сторож. – В толк не возьму, как пожар мог произойти? Печи с утра протапливали. Ворота заперты были прочно, двери тоже. Посторонних не было... Да и в парадный зал дверь с вечера запирается...

– А не мог ли кто-то там зажженную свечу оставить по недосмотру? – поинтересовался Вирхов. – Не произошло ли самовозжигание от огня, упавшего на паркет?

– В парадном зале установлено электрическое освещение по милости благодетельницы нашей, Ее Величества Вдовствующей Государыни Марии Федоровны, – ответил Кротов.

– А кто мог в это время находиться в парадном зале?

– Да кому ж там быть в эту пору? Да и ключ надзиратель в сейфе держит.

– Да, там мы его и обнаружили. И надзирателя вызвали из-за праздничного стола, – подтвердил Вирхов и задал следующий вопрос: – А есть ли в Воспитательном доме кто-нибудь, кто ходит босиком?

– Босиком, в апреле? Так зябко ж еще... И такой-то уж рвани босяцкой у нас не бывает, – обиделся Кротов.