Карта императрицы - Елена Басманова

Карл Иванович предпологал, что убийца – Закряжный, в конце концов, именно ему принадлежало орудие убийства, у него была возможность в любой момент войти в квартиру доверявшей ему девушки. Предстояло выяснить мотив преступления – не исключено, что художник и в самом деле позарился на немудрящую выручку вышивальщицы, – в ее жилище денег так и не обнаружили, хотя искали тщательно. Могла иметь место и вспышка ревности – вышивальщица выглядела миленькой. Удар нанесен в левый висок, нападавший находился спереди, девушка явно не ожидала нападения: нет следов сопротивления, борьбы, лицо оставалось спокойным.

Однако человек, которому грозило обвинение в убийстве и каторжные работы, при задержании вел себя по крайне мере странно: ходил из угла в угол с полубезумным взором, причитал во весь голос о шедевре, погибшем во время пожара в Воспитательном доме. А что, если он действительно психически болен? И эти сотни портретов Петра Великого и есть тайное проявление его недуга?

Впрочем, арест художника не исключал поиска возможного убийцы и по другим направлениям. Вне подозрений оставались немногочисленные жильцы дома Бенедерцкой – у них было твердое алиби. Домовладелица назвала имена заказчиков Аглаи Фоминой, которые посещали квартирку бедняжки, – их в ближайшие дни опросят, проверят алиби.

Была у Карла Ивановича и еще одна версия: убийца – кто-то из гостей художника. Но она казалась ему наименее вероятной. Во-первых, сразу следовало исключить из числа подозреваемых господина и госпожу Шебеко и их хорошенькую внучку. Во-вторых, вряд ли дочери профессора Муромцева или доктор Коровкин могли убить бедную вышивальщицу бараньей костью, тут и о мотивах думать бессмысленно, их и быть не может.

А вот за чиновником Ведомства Марии Федоровны господином Формозовым, а также за страховым агентом Модестом Багулиным негласный надзор учрежден. Пришлось телефонировать начальнику сыска, в светлый день беспокоить не поздравлениями, а служебной просьбой. Тот поворчал, но людей своих выделил. Для собственного спокойствия Вирхов прикрепил соглядатая и к англичанину, который появился в столице всего несколько дней назад и остановился в приличной гостинице Лихачева, у Аничкова моста.

Карл Иванович отодвинул плотную гобеленовую штору – ранние апрельские сумерки уже нависли над городом. Еще один одинокий вечер. На кресле спал, уютно свернувшись, полосатый серый кот Минхерц. Натура самостоятельная, он оказывал знаки внимания хозяину, только когда хотел есть. Карл Иванович втайне надеялся, что сегодня заглянет на огонек единственная близкая душа – частный детектив Фрейберг, король петербургских сыщиков. От Карла Фрейберга мысли Вирхова почему-то неожиданно перешли к Полине Тихоновне Коровкиной...

Следователь тряхнул головой, опустил штору и рассмеялся – не навестить ли тетушку доктора Коровина? Не поздравить ли со светлым праздником? Полина Тихоновна казалась Карлу Ивановичу женщиной достойной и рассудительной, а временами он думал о ней и с жалостью – тоже душа одинокая. Сидит в четырех стенах, души не чает в своем племяннике, всю жизнь посвятила Климушке... А тот днем по пациентам разъезжает да во всяких заседаниях участвует, а ночью, видишь ли, вместо того, чтобы быть дома, под крылом любящей тетушки, развлекается в мансарде подозрительного художника.

«Если потребуются дополнительные свидетельства от доктора, – решил Карл Иванович, – не буду я вызывать его к себе, а заеду-ка к нему домой. А пока надо дать отдых голове и ногам». Но и оказавшись в постели, под тяжелым атласным одеялом, Вирхов мысленно перебирал встречи минувшего дня, в том числе и те, что состоялись в следственной камере на Литейном...

Новый товарищ прокурора положил конец его самодеятельности, категорично потребовав, чтобы судебный следователь участка №2 Адмиралтейской части исполнял присутственные обязанности только в здании Окружного суда, как и положено, и Вирхову пришлось расстаться с уютным, обжитым кабинетиком в Ново-Исаакиевском переулке. Карл Иванович понимал, что товарищ прокурора прав, но в Ново-Исаакиевском следователь был территориально ближе к своим подопечным, да и казенная, пугающая обстановка Окружного суда не способствовала доверительности разговоров. Но начальник есть начальник...

Постепенно думы следователя сосредотачивались вокруг двух допросов, которые он провел в следственной камере на Литейном...

В ожидании свидетельницы по делу Фоминой, доставить которую он поручил еще утром, Карл Иванович безуспешно поинтересовался результатами исследования бараньей кости: эксперты еще только приступили к работе. Отправил молоденького помощника, кандидата на судебные должности, проходящего у него практику, поискать, значится ли в полицейских картотеках Крачковский.

Появившаяся в сопровождении дежурного курьера маленькая сгорбленная старушка пошарила глазами по углам, перекрестилась на портрет императора Николая II и поклонилась в пояс следователю.

– Лукерья Христофоровна Фомина?

Карл Иванович встал навстречу посетительнице и сделал жест, приглашающий женщину сесть на стул.

Письмоводитель занял свое место за черным, покрытым бумагами столом, стоящим поодаль, около шкафа с раскрытыми дверцами, забитого грудой дел в синих обложках. Когда этот худой, взъерошенный человечек водрузил на нос круглые очки в черной оправе и придвинул к себе лист бумаги, Карл Иванович понял, что можно начинать допрос.

Тем временем старушка вынула из рукава темного убогого жакета платок и поднесла к маленьким впавшим глазкам.

– Примите мои соболезнования, – сказал Карл Иванович, усаживаясь. – С трудом разыскали вас – да с печальной вестью. Но вы единственная родственница покойной.

– Дальняя родственница, хотя горемычная и называла меня теткой, – прошелестела Лукерья, – да и виделись мы нечасто. Я далеко, в Волковой деревне обитаю да христарадничаю на старости лет. Сил уж нет копейку заработать.

– А Аглая помогала вам деньгами? – спросил участливо Вирхов.

– Да иной раз у нее самой работы не было, и без гроша часто сидела. Она из Торжка на заработки приехала, торжковское шитье знаменито, и на царей работали. Да кому оно теперь надо? – жалостливо понурилась старушка. – Это она только недавно комнаткой здесь обзавелась, да и то потому, что хозяйке и жильцам по хозяйству помогала. Так и рассчитывалась.

– А вас к себе жить не приглашала? – Светлые глаза из-под белесых бровей смотрели на свидетельницу доброжелательно.

– Звала, батюшка, звала, да что проку от меня? Только нахлебничать, – охотно отвечала старушка.

– А не припомните ли вы, Лукерья Христофоровна, когда в последний раз встречались вы с племянницей?

– Как же, не забыла – с неделю тому назад будет. Навещала она меня, с Вербным воскресеньем поздравила да немножко денег оставила. Говорила, что выполняет заказ богатый. Мечтала капиталец сколотить.

– А что за заказ? От кого? Не говорила?

– Да пошто я упомню фамилию? – вздохнула старушка. – Нет, не скажу. А думаю, что был это какой-то полячишко.

– Почему вы так думаете?

– А Бог его знает, – смутилась старушка, – откуда в голове такое очутилось?

– Не о Крачковском ли шла речь? – подсказал Вирхов.

– Похоже. Крачковский? Имечко-то шляхетское... Нет, врать не буду, фамилию не припомню. Да и про заказ не говорила, все отмалчивалась, чего шьет... А вот что пришло мне на ум – я тогда над ней посмеивалась, так, по-доброму, – дескать, не хватит ли в старых девках сидеть, нельзя ли за денежного полячишку замуж выйти?

Женщина вздохнула и задумалась, видимо, представив мысленно свою Аглаю.

– И не уродом была девка, да работящая. Почему нет?

– И что ответила вам Аглая? – спросил Вирхов.

– Стала надо мной, старой дурой, насмехаться. Говорила – он похож на бочонок, поставленный на две кривые оглобли.

– Длинноногий, значит. – Вирхов не заметил, как машинально начал подкручивать кончик своего пшеничного уса. – С брюшком. А лет, лет ему сколько? Не говорила?

– Про лета не упоминала, – покачала головой старушка. – Только я думаю, если б он моложе ее был, она бы сказала. Значит, по возрасту подходил. Или постарше ее.

– А где живет, не упоминала, как познакомилась?

– Нет, батюшка, ничего не знаю. Может, на гуляньях в Екатерингофском – раза два она там была. А так все с иголкой сидела.

Карл Иванович встал и начал расхаживать за спиной посетительницы. Пауза затянулась. Молоденький кандидат Павел Миронович Тернов проскользнул в дверь и замер, встав у широкого подоконника, где лежали вещественные доказательства, проходившие по другим делам: фомка, воровской лом да пузырек с темной жидкостью.

Старушка оглянулась и через плечо спросила:

– А вы, батюшка, уж не полячишку ли в убийстве подозреваете?