Грустничное варенье - Елена Вернер

Внешность у него тоже была выше среднего, и это еще мягко говоря. В юности его наверняка можно было назвать смазливым. Сколько ему лет сейчас, гадала Лара, тридцать? Больше? В его облике уже не было мальчишеской мягкости. Ставшие заметными первые морщинки добавляли мужественности и одновременно выдавали веселый нрав. Лара приметила все детали его внешности, даже необычный разрез глаз. Внешние уголки не подняты, как у большинства людей, а опущены, из-за чего все лицо приобретает выражение серьезное и интересно-грустное. Женщины наверняка в очередь выстраиваются, чтобы испытать свои чары на этом загадочном мужчине, в котором расслабленная грация успешности сочетается с опытностью особого рода. Сочетание убийственное. Но Лару было не обмануть, уж она-то знала, что мужчины пользуются преимуществами своей внешности едва ли не чаще и беззастенчивее женщин, если, конечно, эти преимущества есть. Поэтому сама Лара всегда держалась подальше от красавцев: себе дороже, нет на свете хищника опаснее, чем нечестный привлекательный мачо.

Но Егор Арефьев был не из этой породы, тут же решила она. По крайней мере, по отношению к ее сестре. Когда мужчина вошел и увидел уже дожидающуюся за столиком Лилю, вокруг него заклубилась оранжевая радость. Теперь, когда девушка звонко рассмеялась какой-то его шутке, Лара рассмотрела вокруг него тонкий ореол цвета гортензии, редкостный, мимолетный перелив розового в голубой. Нежность. Надо же, – поразилась Лара, – не вожделение от близости новой женщины, не тщеславие от очевидной своей победы, и даже не робкая надежда на продолжение вечера, а нежность. В эту секунду все и решилось: Егор Арефьев прошел ее личный отбор, сам того не ведая.

Разглядывая Егора, она так увлеклась, что не сразу сообразила, когда он встал и направился прямиком к ее столику. Остановившись рядом, мужчина лукаво взглянул на нее.

– Судя по… – он сделал большую паузу. – По вашему пристальному взгляду, мы заочно знакомы. Лара?

– Верно, – кивнула она, ничуть не стушевавшись. Разведчицы из нее не вышло, ну так что же…

– Присоединитесь к нам? – предложил Егор.

Лиля розовела, как креветка, чем изрядно веселила и сестру, и Егора, если судить по его улыбкам. Но в целом они отлично провели вечер.

Егор оказался едва ли не первым в жизни сестер, кто ничего не сказал про их схожесть. Не пошутил убогой банальностью, как частенько бывало, если знакомый желал блеснуть остроумием. Вблизи он показался Ларе таким же безопасным и подходящим для ее сестры, как и издалека.

– А он смышленый, – признала она по возвращении. – Наверное, самый умный из всех, кто за тобой ухлестывал. По крайней мере, никаких комментариев в стиле «о, близняшки, круто…»

Лиля вспыхнула, явно обнадеженная этими словами, и стиснула Ларину руку.

– Только дальше вы уж как-нибудь без меня, – предупредила ее Лара. – Справитесь?

Они справились.

Они справились на «отлично». Через год Лара взирала на предсвадебную суматоху с легким недоумением и улыбкой: что ж, Лиле всегда хотелось быть настоящей принцессой. И уж коль скоро английские и шведские принцы далеко, Егор вполне достойная им замена.

В день свадьбы Лара отвела Егора в сторону, пока остальные суетились вокруг невесты. Ему хватило одного взгляда на сестру своей избранницы, чтобы разулыбаться:

– Знаю вплоть до каждого слова то, что ты хочешь мне сказать.

– Да ну? И что же?

Глаза Егора были серьезны, и он даже взял Лару за руку, пожал ее прохладные пальчики.

– Лара, я обещаю тебе заботиться о ней. Я знаю, как сильно ты ее любишь. И я ее люблю. Не волнуйся, я буду ее беречь.

– И жили они долго и счастливо? – прикусила Лара губу.

Егор развел руками:

– Насчет долго – кто знает. Но счастливо – обязательно! Подходит тебе такое?

Лара кивнула, и он скрепил их маленький уговор, чмокнув ее в щеку.

Она поверила. Тогда у нее не осталось никаких сомнений в том, что этот человек сделает ее сестру счастливой. Иначе и быть не могло: Егор был просто обязан. И все годы, последовавшие за этим событием, свою обязанность он исполнял.

А потом что-то произошло.

За год до Лилиной смерти Лара познакомилась на одной из выставок с веселым бородачом-британцем. Его звали Дэвид Крент, он оказался известным фотографом, они разговорились. Лара показала Кренту свои работы и уже спустя неделю собирала чемодан. Она уехала в Лондон на восемь месяцев, на импровизированную стажировку в качестве нового ассистента мистера Крента. Конечно, поначалу она еще раздумывала, но, обсудив все с Лилей, они пришли к общему решению: второго такого шанса может и не выдаться, это сказочное везение. На поприще фотографии Ларе вообще повезло куда больше, чем в качестве студентки медицинского, и она ни разу не пожалела, что бросила институт. Единственной трудностью теперь стала разлука с сестрой, которую обе переносили тяжело, даже несмотря на ежедневные созвоны и разговоры по Интернету.

Лара скучала по сестре. Но лондонская жизнь, насыщенная, другая, закрутившаяся вокруг вихрем, относила ее все дальше от Лили, и та, вместо того чтобы признаться в своих переживаниях, лишь задорно подмигивала ей в веб-камеру и говорила, что все хорошо. И Лара почему-то верила, хотя и чувствовала недосказанность, легкую заминку. Это было удобно. А теперь оказалось непростительно.

Когда она возвратилась в Москву, обзаведясь знакомыми и отличными предложениями и наперед устроив свое будущее, в жизни Лили все уже было как будто в порядке, и Лара решила, что трудности сестры позади, и если она не рассказывает, то и не стоит лезть в Лилину душу. Все прошло, а жизнь продолжается. Сейчас Лара понимала, как страшно ошибалась, потому что несколько месяцев спустя Лилина жизнь не продолжилась, а бессмысленно оборвалась.

И теперь, не зная, что произошло в ее отсутствие, Лара во всем винила мужа своей сестры.

Ей снова и снова вспоминался тот скандал на кухне накануне кремации. Никто не понял ее воплей, все посчитали Лару убитой горем истеричкой. Она и была убита. Но даже когда слезы вытравили ей глаза и половину души, она не перестала видеть. Она видела, что лицо отца осунулось, почти почернело, и он разрушен, как только может быть разрушен отец, потерявший дочь, которую вырастил в одиночку. Она видела, что вокруг бабушки Саши сгустилось облако горя, почти антрацитовое и непроницаемое, как ноябрьская тьма. Она видела, как скорбит Рита, окруженная сполохами цвета синей стали. И на их фоне бледно-голубой отсвет вокруг Егора казался ей немыслимым, оскорбительным, невыносимым. Она желала бы, чтобы этот мужчина бился в рыданиях, ночевал у гроба и целовал холодные руки своей ушедшей жены, но при этом обреченно видела все, что он чувствует, – а это было только уныние, только грусть. Грусть? Как он смеет… Грусть – по Лиле, которой никогда больше не будет? И она возненавидела Арефьева, потому что никогда не ожидала от этого мужчины такой подлости. Только не от него.

Припарковав машину у подъезда, Лара бережно взяла с соседнего сиденья урну с прахом своей близняшки. Она не жалела, что съездила на день рождения к отцу, даже несмотря на стычку с Егором, – ведь теперь с ней снова была ее Лиля.

– Скоро поедем на Байкал, Ли, – погладила она керамическую вазу и даже слабо улыбнулась. – Там будет хорошо, вот увидишь. Только ты и я. Никто нам больше не нужен, особенно твой Арефьев. Теперь опять только ты и я.

Глава 3. Начало

Все переменилось. Апатия и безысходность, владевшие Ларой все эти недели, сменились болезненным оживлением. Мысль о том, что она должна отвезти Лилю на Байкал, действовала сродни наркотическому уколу: боль утихла, и мир вокруг, – события, люди, даже предметы, – все это ускорилось. «Отвезти Лилю» стало главной целью, идеей фикс, конкретной и абстрактной одновременно, потому что Лара не представляла себе ни дорогу, ни итог этого путешествия. Она словно забыла, что в конце пути ей предстоит не посидеть с сестрой на скале, глядя на зачарованную гладь древней воды, а опрокинуть в порыв ветра урну с серым пеплом, в который превратилось ее тело.

Для начала Ларе нужны были деньги. За те месяцы, что она просидела дома, равнодушная к работе и всему, что ее окружало, деньги утекали со счета на оплату всевозможных платежей, которыми непременно обрастает взрослый человек. А скопить много, даже при ее неплохих заработках, Лара не могла, просто не умела, предпочитая спускать все деньги сразу, на подарки Лиле и отцу, или на развлечения, причем ее одинаково радовала и дружеская вечеринка в клубе, и прыжок с парашютом или ночной оглушительный полет по городу со знакомыми байкерами. Она обожала все, что приносило ей новые эмоции, и еще больше любила попадать в цветастый вихрь чужого восторга.

Так или иначе, денег на счетах почти не осталось, и, обнаружив это, Лара принялась за дело. Больших заказов ей не делали, и работать приходилось помногу и без прежних гонораров. Лара видела, что недотягивает до своего уровня, что ей часто изменяет глаз и чутье, и ничего не могла с этим поделать. К утру, когда заканчивалась очередная ночная съемка и остывали, потрескивая, осветительные приборы, а обманчивое волшебство глянцевой жизни постепенно таяло, Лара выходила на улицу. Прислоняясь к машине, она пила кофе из картонного стаканчика, обхватив его ладонями, и пыталась как можно дольше продлить это благословенное оцепенение, сонное отупение, накрывавшее ее после долгой работы. Она ни о чем не думала, просто изучала трещины в стене напротив, причудливо вьющийся от стаканчика ароматный пар, бесконечный узор тротуарной плитки. И это было прекрасно – ни о чем не думать. Потом на окраине сознания начинала зудеть какая-то мысль, навязчивая, но неуловимая. Всплывало слово «Байкал», и за ним из памяти тут же увязывались образы, звено за звеном, и каждое причиняло боль. Встрепенувшись, Лара отшвыривала от себя стаканчик в сторону мусорного бака, открывала большую спортивную сумку с оборудованием, камерой, объективами и шарила там в панике, пока не натыкалась на керамическую урну. И тут же замирала, потрясенная своим облегчением и горем, сплетающимися воедино, как змеи в клубок. Тогда она ехала домой и ложилась спать.