Сочинения - Анастасия Харитонова

Удивительно, перечитав стихи Анастасии вплоть до последней книжки «Miseria», вышедшей незадолго до её гибели, в 2003 году, я увидел духовное стояние автора в определённой метафизической точке, из которой трудно вернуться обратно, в то состояние блаженной юности, где ещё центростремительные силы выталкивают нас к Центру бытия.

            Благодари за красоту,            За чудо вспыхнувшего лета…            Но дух, откинув полог света,            Глядит с улыбкой в пустоту.

Это отрывок из стихотворения, включённого во вторую книгу «Светильник» (1992). В той же книге есть и такая строчка:

            Жизнь прожита и начата сначала.

Такое чувствование наступает после того, как душевная буря проходит, «мускулы души» отдохнув, приходят в покой, душа приобретает свою изначальную пасторальную прозрачность. Ощущение, что жизнь можно начать сначала, обнадёживает, но постепенно поэт понимает, что, раз оказавшись под действием центробежных сил на окраине бытия, трудно или невозможно вернуться в исходную точку для накопления любви — просто не хватает сил души, — и тогда поэт обнаруживает, что он гораздо ближе к смерти, чем к любви. Смерть в этом случае приобретает некие очертания — не всегда пугающие, иногда, напротив, эти очертания имеют обаяние тайны, уподобляются той двери, открываемой золотым ключиком, за которой ждёт возможное духовное преображение. В таком контексте и сама жизнь высвечивается новыми красками. Та невыразимая нежность к жизни, которой пронизаны многие стихи Анастасии Харитоновой, то пристальное вглядывание в, казалось бы, бедную обыденность, приподнимают любой предмет, на который она смотрит, — будь то ночная лампа, голубь на подоконнике, ветка сирени или книга («раскрытой книги на полу, / шурша, колышутся страницы») — до символа и торжества жизни, до магической тайны бытия.

            Внезапно налетев лучистым днём,            Холодный ливень чисто вымыл стёкла.            Трава сияет. Яблоня намокла            И светится серебряным огнём.            И вглядываясь в эту благодать,            Я поняла, что книги мне солгали:            Нет на земле ни смерти, ни печали,            И призрачной любви не надо ждать.            Любовь — она теперь передо мной            В тяжёлых каплях, шёпоте и блеске,            В дрожащей белоснежной занавеске,            В саду, тревожно дышащем весной.

Возможно, без этой нежности, но именно так всматривается младенец в окружающую его действительность, так трёхлетний ребёнок впивается взглядом в окружающий его мир. Такое любопытство ребёнка объясняется его недавним возникновением из ничего: это бывшее ничто теперь приобретает сознание и изумляется миру вокруг себя, который — ребёнок это ясно сознаёт — до него существовал. Точно так же, находясь у другой важной черты — не исхода из ничего, а входа в ничто — в смерть, — это исключительно эмпирическое состояние, — поэтесса проявляет такое же любопытство и изумление перед окружающим её миром, при этом её переполняет нежность к драгоценности, именуемой жизнью. Ведь в этой точке, находясь близко к смерти, ты выхватываешь главное, композицию всей жизни. Но долго пребывать здесь нельзя. Надо куда-то двигаться. Иначе возникают такие строки:

            Тут нет надежд, поскольку всё сбылось.            Всё — для меня и спящей девы в камне.

Быть долго «спящей девой в камне» нельзя. Нельзя всю жизнь простоять у черты. Поэтому Анастасия Харитонова и погибла так классически рано: в 37 лет. Смерть протянула ей руку навстречу. Была ли это рука помощи — не знаю, не рискну судить…

Анастасия Харитонова очень любила Россию, у неё много стихов, посвящённых родине. В одном письме к своей близкой знакомой, тольяттинской поэтессе Елене Каревой, она пишет: «Для меня в поэте важно — создал ли он свою Россию». Анастасия очень переживала за всё происходящее в «своей России». Но меня всегда больше трогал лирический жар её души. Ведь в каждой книге Харитоновой есть удивительные стихи о любви. Удивительные своей одухотворённостью. И это, пожалуй, то, что я ценю в её поэзии особенно.

            Какой-то дымной поволокой            Окутан яблоневый сад.            И долго, с нежностью глубокой            Мои глаза в твои глядят.

Да, с точки зрения обновления поэтического языка и форм стихосложения Анастасия Харитонова не сделала ничего нового, возможно. С точки зрения выбора тем — всё тоже в контексте русской поэтической традиции. В том числе это касается и античных мотивов. Разве что никто из русских поэтов (кроме, пожалуй, Пушкина с его «Подражанием Корану») не писал ещё циклы стихов с таким проникновением в мусульманскую культуру. (У Харитоновой есть прекрасный цикл стихов «Омар», посвящённый Омару Хайяму. Кстати, надо сказать, что Анастасия знала семь иностранных языков, свободно на них читала, в том числе на латыни.) В своих стихах она нередко использовала, например, глагольные рифмы, её концевые созвучия всегда точны, её рифмы имеют фоническое и метрическое значение в самом классическом его понимании. Но то содержание, которое она, как поэт, нам открыла, перевешивает по своей значимости и серьёзности все возможные формальные изыски, которые не дают никакой сердечной пищи.

Странное дело! Стихи — как пища для души и сердца, ушли из понимания современного литературного «истеблишмента». В современной интерпретации поэзия стала какой-то интеллектуальной игрушкой, чем-то вроде компьютерной игры, то есть предназначенной не для постижения себя и мира, а для времяпрепровождения, для убивания времени. Идеи постмодернистов, что искусство не предназначено для того, чтобы заниматься с его помощью поиском истины, изобличают самих постмодернистов, их картонность и фальшивость, как художников, их поверхностность, потому что настоящее искусство волей-неволей соприкасается с истиной, оно дышит истиной. Какого качества эта истина — это уже зависит от свойств самого художника, причём часто на данный момент времени. Ибо и художники меняются во времени.

Анастасия Харитонова своим творчеством возвращает нас к высокому предназначению поэзии.

            Вот этот сад, заброшенный, пустынный —            Последнее, что видеть мне дано.            Покуда светит майский вечер длинный,            Дыши, листва, в открытое окно.            Там, в небе розовом, закатное волненье.            Тут — сердце женское тревожится, любя.            Душа последнего лишилась утешенья —            Перестрадать и высказать себя.

Именно «перестрадать и высказать себя» есть настоящая задача творца. Анастасии удалось себя высказать, а в том, что она перестрадала всё высказанное — у меня нет сомнений. Не в этом ли умении высказаться вопреки (а равно и благодаря) страданию состоит подлинное мастерство писателя?

Примечания

1

"Я БЛИЖЕ К ВЕЧНОСТИ СТАЛА НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА…"

Прочитав эту строчку из стихотворения москвички Анастасии Харитоновой, я поняла, что Бог послал мне встречу с необыкновенно одаренным поэтом. "Для меня в поэте важно — создал ли он свою Россию", — написала Анастасия в одном из первых писем. На страницах 16-ти книг Анастасии Харитоновой живет Россия, о которой поэтесса сказала: "И я, дитя убитого народа, вам говорю: прекрасней места нет". У нее есть одна особенность: на протяжении почти двух столетий раздираемая борьбой различных партий, не щадящих ни чужой, ни своей крови ради светлого будущего, Россия Анастасии Харитоновой вне политики. Она — выше, потому что это Россия, не ищущая сомнительной правды земной, но взыскующая истины небесной: "Сотри сомненья. Память прогони./ Дай мне у вешней смерти на привале / До слез постичь, как хороши они — / Те, кто убит, и те, кто убивали". Анастасия Харитонова была лауреатом международного поэтического фестиваля в Италии, откуда она привезла золотую пластину, украшенную гравировкой с ее именем. Подборка стихотворений в московском журнале "Слово" была признана лучшей за 2000 год. Высокую оценку ее творчеству давали В. Лакшин, К. Ковальджи, И. Волгин. Книга переводов стихотворных и прозаических размышлений Папы Иоанна Павла II, изданная в 3-х экземплярах, была подарена понтифику Борисом Ельциным в ходе государственного визита в Ватикан. Но — "Мой зрелый труд людьми не понят", — эти строчки из первой книги не потеряли актуальности до сих пор. Мне кажется, именно масштаб дарования, обращение к вечным проблемам человеческой души и высокий слог не давали этому чистому голосу быть услышанным. Но поэтесса и не искала сиюминутной известности. Она следовала за своей Музой, не оборачиваясь на шум "прибоя рынка". "Теперь — о Музе. Она — не выдумка, уверяю Вас! Моя Муза, например, очень деспотична. Она выбирает, в кого мне влюбляться (чтобы были стихи), какую музыку слушать, какие книги читать". И в ответ Муза не покидала исписанных страниц. "Ах, Муза, щеки твои — пламя, черны башмачки…" По окончании творческого вечера в литературной гостиной тольяттинской "Библиотеки Автограда" в октябре 2002 г. были цветы, и слезы благодарности на глазах, и длинная очередь желающих получить автограф. "Зима в начале. Двор белеет слепо. / На всех карнизах — стаи голубей. / Мне кажется, что я умру нелепо, / Так, что нельзя и выдумать глупей — / На улице…" Это было написано в начале творческого пути и воплотилось до мельчайших подробностей. Подросток-ангел, смутившись в толчее, не забрал ее душу. Анастасия Харитонова умерла в реанимации больницы им. Склифасовского через две недели после трагического происшествия, 1-го декабря 2003 года, в возрасте 37 лет. Но как бы ни была горька утрата, не это главное. Главное, что прикоснувшаяся к ее поэзии душа — я уверена — не раз вздохнет про себя: "Я ближе к вечности стала на одного человека".