Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей Смирнов

Васильев пожал плечами:

– Так не бывает. Заведующий всегда осуществляет надзор и контроль.

– И вы осуществляли?

– Конечно.

– Что вы можете рассказать об атмосфере и настроениях в палате?

Здесь нужно было проявить крайнюю осторожность. Не скажешь же, что там подобралась отпетая пьянь? Спросят: почему не выписали? Почему терпели? «А почему всех терпят? Почему вас терпят?» – мог бы ответить Васильев, но знал, что ничего подобного не скажет. Какое счастье, что Прятов уничтожил дневники за прошлую ночь, где стояли отметки о нарушении режима! Васильев в сотый раз повторял про себя то, чему его много лет учили как в институте, так и после, в больнице: история болезни пишется не для больного, история болезни пишется для прокурора.

– Если вы говорите о криминальных наклонностях и способности совершить убийство, то проявлений такого рода я не замечал, – уклончиво ответил Севастьян Алексеевич.

Следователь оторвался от протокола и с жалостью посмотрел на Васильева.

– Что вы выводы-то делаете? – спросил он презрительно. – Я, кажется, ясно спросил: какая была атмосфера в палате?

– Соответствовала среде, – надменно молвил Васильев. Он тоже с гонором.

Вопреки его ожиданию, следователь не стал уточнять и записал дословно.

– Каковы были причины пребывания потерпевшего в стационаре?

«Распоряжение главврача», – едва не вырвалось у заведующего. Но он вовремя спохватился и назвал рабочий диагноз. Пришлось повторять медленно, трижды, по слогам.

– И что он означает в переводе на русский?

Васильеву снова стоило большого труда не ляпнуть: «Да ничего».

– Ну, как вам сказать… головные боли, повышенная утомляемость, плохой аппетит, снижение работоспособности.

– Тогда у нас и здоровых-то не останется, – хмыкнул следователь, явно примеряя красивый диагноз на себя и придирчиво проверяя, не жмет ли. – У меня тоже – и боли, и плохой аппетит…

– Милости просим, – пригласил его Васильев.

Тот покачал головой, как будто уважительно изумлялся наглости свидетеля.

– В отделении бывали случаи пьянства?

«Других не бывало», – подумал тот.

– Все случаи нарушения режима зафиксированы в историях болезни. За более подробной информацией вам следует обратиться в архив, потому что все нарушители выписаны.

– Так-таки и все? – усмехнулся следователь.

Севастьян Алексеевич представил себе дальнейший допрос свидетелей: Хомского, Лапина, Каштанова, братьев Гавриловых. Их рожи, их запах.

– В моем присутствии фактов нарушения режима не отмечено, – изрек он твердо. Тем самым перекладывая бремя ответственности на дежурную службу. «На мокрых рентгенограммах черепа убедительных данных…» И далее по схеме.

Ему задали еще несколько опасных и провокационных вопросов, но Васильев выдержал испытание с честью. Его отпустили работать дальше и велели пригласить дежурного доктора.

«Замотают теперь по судам да ментурам», – с тоской думал Васильев, покидая родной, уютный кабинет, внезапно сделавшийся чужим и враждебным.

17

Александр Павлович протиснулся в кабинет боком, имея на лице полувопросительное выражение.

– Садитесь, – следователь указал на стул и в мгновение ока, очень ловко, всего несколькими вопросами, установил личность вошедшего.

Прятов судорожно зевнул и поспешно извинился. Ночь выдалась не такой уж тревожной, объяснил он своему неприятному визави, ему удалось поспать, но сон в казенных домах неизменно бывает чутким и поверхностным. Телефон еще только собирается тренькнуть, а рука уже тянется к трубке в полусне. Жестко, неудобно, узко; кажется, будто тебя продувает сотней ветров, будто ты оказался один-одинешенек в поле, будто к двери подкрадываются и караулят забинтованные тени.

Прятова словно прорвало. Он говорил и говорил, неся совершенный вздор.

– Вы дежурили в ночь происшествия? – осведомился следователь, перебивая словесный поток.

Александр Павлович подтянулся и кивнул.

– Вы покидали отделение?

– Да. Около двух часов ночи меня вызвали в приемное отделение.

Следователь удовлетворенно замычал, зная уже, что Кумаронов был, согласно предварительному заключению эксперта, убит приблизительно в это же время.

– Расскажите подробнее, – велел следователь. – Зачем вас позвали? Кто конкретно?

Прятов застенчиво улыбнулся и развел руками:

– Я и сам не пойму. Это была какая-то ошибка. Или чья-то дурацкая выходка. Я спустился вниз, но мне сказали, что я им не нужен. Я прошелся по кабинетам, поискал – мертвая тишина…

Он рассказывал возбужденно, в неподдельном волнении.

– Кто, по-вашему, мог сделать ложный звонок?

Александр Павлович вскинул брови:

– Да кто угодно. Здесь такой бардак… Даже больные могли подшутить. Нет, что это я – наверняка больные… Они однажды добрались до громкой связи в гинекологии и всем велели явиться в ординаторскую без трусов…

Следователь не улыбнулся, только вздохнул.

– И сколько времени вас не было?

Александр Павлович пожал плечами.

– Полчаса. Сорок минут…

– Сорок минут ходили по кабинетам?

– Я постоял в вестибюле, подождал – мало ли что… Покурил в туалете…

– Кто-нибудь может подтвердить, что вы именно постояли и покурили?

Прятов задумался.

– Сестры приемного покоя… я же говорил с ними, когда спустился.

– Когда спустились, вот именно. Вам ответили, что вас никто не звал. А дальше? Эти сестры – что, пошли с вами по кабинетам? И в туалет с вами пошли курить?

– Нет, – Прятов опустил голову и уставился в пол. – Обычно они ходят, но на этот раз не пошли. Я был один.

Он подумал о гинекологе, которого видел в смотровой, но тот был настолько занят, что на него нечего было надеяться.

– А вы их звали с собой?

– Не звал, к сожалению.

– Понятно. Кем был принят звонок?

– Медбратом, его зовут Михаил.

– Вы сами не разговаривали с тем, кто вас якобы вызвал?

– Нет, только он. По местному телефону.

Следователь перевернул лист и задумался.

– Что вы можете сказать о поведении вверенной вам палаты в ночь вашего дежурства?

– Все было тихо.

– Вы заходили внутрь проведать больных?

– Нет, не заходил.

– Почему? Это ведь входит в ваши обязанности?

– Не совсем так, – лицо Александра Павловича пошло красными пятнами. – Среди них нет острых больных, требующих постоянного наблюдения. Им оказана помощь, они проходят стандартный курс планового лечения. Никого не лихорадит, ни у кого не расстроен кишечник. Не было никакой надобности заходить и проверять. Когда кто-то нуждается в наблюдении, мы так прямо и пишем в истории болезни, в листе назначений: наблюдение дежурного врача.

– А кто писал назначения для девятнадцатой палаты? Не вы ли сами?

– Я сам.

– Понятно. Значит, вы самостоятельно решали, кого вам наблюдать, а кого – нет?

– Получается, что так.

– Хорошо, – следователь подробно все записал. – А как же соблюдение режима? Точнее, его нарушение? Давайте говорить начистоту: дело выглядит так, что ночью в отделении состоялась пьяная ссора, и кто-то ударил вашего больного бутылкой по голове, в туалете. Как же могло получиться, что вы не в курсе?

– Было очень тихо, я повторяю, – не сдавался Прятов. – Насколько я понимаю, все произошло, пока меня не было. В отделении оставался средний персонал: медбрат и медсестра. Спросите у них.

– Спрошу, – зловеще пообещал следователь. – Что вы можете показать о потерпевшем?

– Ничего ценного, – быстро ответил Александр Павлович, думая о жалобе – успел ее написать Кумаронов или нет? Отправить по назначению, судя по поведению Дмитрия Дмитриевича, не успел точно.

– Вот это уже странно, – нехорошо улыбнулся тот. – Вы же его лечили!

– Довольно недолго, – парировал Прятов. – За пару дней человека не узнаешь. Или вас, может быть, диагноз интересует? Анализы? Лечение?

– Диагноз мне уже известен, – покачал головой следователь. – Меня интересует личность и ваши отношения с этой личностью. Неужели у вас даже первого впечатления не осталось?

– Нет, – как можно суше ответил Александр Павлович. Он очень глубоко переживал происходящее и сжал кулаки. Следователь покосился на них:

– Почему вы нервничаете?

– Собираюсь с силами, – измученно повинился Прятов. – Я все-таки с дежурства. Доктор не лошадь.

– Понимаю. И все же – как насчет первого впечатления?

– Если вы о личности, то оно, повторяю, довольно блеклое. Человек, как человек… – Он чуть было не брякнул, что Кумаронов был блатным, но вовремя сообразил, что вывести это следователь никак не мог сам, так как Кумаронов попал в общую палату. И просвещать следователя ни к чему, иначе можно навредить Николаеву и Васильеву. Тогда ему точно конец.