Фулл. Книга 1 - Даниил Сергеевич Гарбушев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Опять хочешь развести сплетню?
– Зачем, я брат, мне больше поверят.
– Да, ты прав, тебе поверят, но только не они.
– Ха, а кто же ещё.
– Какой-нибудь такой же ублюдок, как и ты.
После этих слов Вова презрительно взглянул на Вику. Увидев в её глазах наворачивающиеся слёзы, полные страдания и сожаления о Славе.
– Всё-таки любишь. Дура ты. Скоро и тебя и его…
– А если я расскажу, о том как ты руки распускаешь перед каждой понравившейся тебе сестрой. Вон, даже Соню, малолетку, и то чуть не облапал, если бы мы рядом вовремя не оказались.
– Ах ты… – проглотил Вова последнее слово, насильно заключив её в свои объятия, принявшись лапать, и пытаясь схватить за волосы, – дура ты, уродка, всё за дебилом этим бегаешь, чем я хреновее этого урода?
– Отстань, скотина, – прокричала Вика, залепив пощёчину, чуть не поломав ему челюсть, – ублюдок!
Вова тут же ослабил объятия, и уже с отвисшей челюстью, попытался нежно поцеловать её. На что Вика вновь оттолкнула его. Но недолго думая, она внезапно подошла к Вове вплотную, и так толкнула его в живот, что тот тут же упал в палисадник, перемахнув через оградку. Совсем ничего не сказав, Вика развернулась и ушла, пройдясь по тому самому месту, где когда-то лежал Слава.
– Вот сучка, ну смотри у меня, – пробормотал он недовольно, пытаясь встать с примятых цветов, как вдруг к нему сзади подбежал Слава.
Тот вновь повалил Вову на землю, и схватив того за горло прижал затылком в примятые цветы. Вова лишь покорно расправил свои руки в стороны, и совсем не сопротивляясь, произнёс только одно:
– Ну, лупи.
Слава замер на мгновение, замахнувшись своим незамысловатым кулаком.
– Нет, – сказал он, с ужасом осознав, на кого он теперь похож, – нет, я не такой как вы, и не такой как ты. Я человек, и до такого не опущусь, ни за что!
В следующую же секунду он разжал пальцы на его горле, и встав, отряхнул с себя землю. Вова тут же попытался схватить Славу за ногу, чтобы повалить на землю, но тот ловко увернулся, пнув ему в бочину, от чего тот невольно взвыл.
– Ублюдок, – сорвался Слава на крик, – упал, так лежи, пока живой. Сам же бил, сам же знаешь. Да простит тебя господь.
Вова в ответ лишь как-то хитро взглянул на него, с долей лукавства и злобы, на что Слава больше ничего не сказал, а лишь развернулся, перешагнул оградку палисадника и ушёл всё тем же путём, каким и приходил.
Пройдя два квартала, неимоверно быстрым шагом, Слава вдруг почувствовал невыносимую усталость. Её природа была скорее не физическая, а в большей степени душевная. Отсутствие, каких либо светлых мыслей, измотали его до изнеможения. Ближайшая скамья буквально спасла Славу от того чтобы просто упасть на асфальт. Его потупленный взгляд и величайшие сомненья настолько затуманили его сознание, что он даже не заметил как кто-то сел на скамейку рядом с ним.
– Слава, это ты? – прорезался чей-то голос рядом с его ухом.
– Я? – спросил он, повернув голову, увидев перед собой Анечку, одетую в летний сарафан и с гитарой в руках.
Аня была обычной семнадцатилетней девушкой, дочерью родной сестры маминой подруги. Так уж вышло, что Слава тоже был знаком с ней. Её внешность почти совсем не привлекала его. Худенькая, с слегка кругловатым лицом, и чуть-чуть вздёрнутым курносым носиком. Как в знакомой, его привлекало другое. Её вечным спутником была её акустическая гитара, которую Аня почти всегда носила с собой, в чёрном чехле, на фиолетовой лямке. Славе мало удалось услышать, как она поёт, но всё же в его память врезалось одна Анина особенность. Аня всегда, а точнее почти постоянно, в каких бы гостях не находилась, забывала свой каподастр – специальный зажим для укорачивания звучащей части струн гитары. Видимо она оставляла его там, куда ещё когда-нибудь хотела вернуться, потому что там, где ей было некомфортно, она никогда его не забывала. Когда она пела, даже неважно где и что, её слова, голос, душа, что она вкладывала в свою песнь до конца и без остатка, лились, как широка река, как полноводная Волга, как океан, разливающийся от края и до края, и не имеющий в себе ни конца, ни начала.
– Что-то случилось? – спросил она, наконец.
– Да, привет Ань, – пробормотал Слава.
– Привет, думала, что совсем меня не заметишь.
– А я и не заметил.
– Что-то серьёзное? – спросила она, положив ему на плечо свою руку.
– Можно и так сказать, – ответил Слава, тихонечко пошевелив плечом, чтобы Аня убрала свою руку.
– Больно значит?
– Ты о чём?
– Да так, просто ты такой, как бы тебе сказать, отрешённый с виду, что мне тебя даже жаль.
– Жаль? – расстроено спросил он, – а я просил меня жалеть? А?
– Нет, не просил.
– Значит и не надо!
– Ты сопротивляешься своей душе, я не знаю, что у тебя случилось, но ты пытаешься не казаться слабым.
– Спасибо Ань, может быть ты и права, – сказал он, почти полностью успокоившись, – скажи, тебе не кажется, что наш разговор бессмыслен, а?
– Как знаешь, я могу не разговаривать с тобой.
– Да нет, я не об этом, ты пытаешься мне помочь, как любому другому человеку, бескорыстно и от души, как это делает врач, считающий свою работу призванием, а мне-то нужно, чтобы меня поняли, понимаешь?
Аня ничего не ответила, а лишь поджала свои губки в знак согласия.
– Давай я лучше тебе спою, – предложила она вдруг.
– Давай, – согласился Слава, с дрожью в голосе.
Аня достала из чехла свою гитару, и сверкнув на солнце отполированным каподастром заиграла мелодию. Через продолжительное время она запела. Слова были на английском. Слава не мог разобрать перевод, а лишь уловил знакомые на слух слова, такие как – жизнь, любовь, человек, безумный, отважный, счастливый. Песня будто бы была знакома ему, но ничего не напоминала. Сама подача заставляла думать лишь о том, как высоко поёт Аня, как она изливает свою душу, чуть ли не плача, от переполняющей её чувствами песни.
Когда песня подошла к концу, Аня протянул последнюю ноту так длинно, что даже когда гитара заглохла, Славе казалось, что он всё ещё слышит её эхо.
– Ну как? – спросила его
