Хочу съесть твою поджелудочную - Сумино Ёру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Другие приключения! Лето! Свобода! Понял?
— Встать спозаранку и пойти ловить жуков-носорогов?
— Всё с тобой ясно, [мой друг]. Ты у нас дурачок.
— Дурачок тот, у кого в определённое время года все мысли забиты романтической чепухой.
— Ты знаешь, о чём я! Ну же! — она злобно зыркнула на моё залитое по́том лицо, и я отвёл глаза. — Не тяни время, я тут зажарюсь!
— А кто сказал «хорошо, когда тепло»?
— Беззаботный летний роман. Летние ошибки… Должна же я, как старшеклассница, испытать что-то подобное!
Роман ещё ладно, а ошибки не надо.
— Я жива и потому должна влюбиться.
— У тебя было трое парней, недостаточно?
— Душу не выразить числами!
— На первый взгляд, мысль глубокая, но, если задуматься, — смысл неясен. Говоря по-простому, ты собралась завести нового парня.
Я сказал это безо всякого умысла, надеясь, что она снова ответит шуткой, но ошибся.
Сакура внезапно остановилась, будто её озарило. Я этого не ожидал, прошёл по инерции шагов пять и только тогда обернулся, чтобы выяснить, в чём дело. Подумал, что, скорее всего, она заметила на земле стоиеновую монету, но Сакура пристально смотрела на меня. Сцепив руки за спиной и позволяя ветру трепать её длинные волосы.
— Что с тобой?
— Если, по-твоему, я собралась завести нового парня, ты мне поможешь?
Судя по виду, она меня проверяла. Будто нарочно, через силу, придавая лицу глубокомысленное выражение.
Не искушённый в тонкостях межличностных отношений, я не мог уловить ни смысла её мимики, ни смысла её слов.
— А чем, по-твоему, я могу помочь?
— Ладно, забудь.
Она покачала головой и зашагала дальше. Когда она поравнялась со мной, я заглянул ей в лицо и увидел прежнюю улыбку, очищенную от недавних сложных переживаний. Я понимал её всё хуже.
— Это шутка такая — мол, познакомь меня с каким-нибудь твоим другом?
— Нет!
Единственное пришедшее мне на ум объяснение, и то она отмела сразу.
— Тогда что?
— Забудь. Это не книжка, и ты крупно промахнёшься, считая, что в каждом моём высказывании есть смысл. Его нет. Общайся с людьми почаще, [мой друг].
— Ладно.
Под давлением пришлось согласиться, и я не стал говорить, как это странно — отрицать моё предположение, если смысла всё равно нет. Не стал, потому что такова психология тростниковых лодок. Мне показалось, что Сакура не потерпит продолжения разговора на эту тему. Но я всего лишь отшельник, и моё восприятие могло меня подвести. Так ли оно на самом деле, не определишь.
На развилке недалеко от школы она, помахав мне рукой, сказала громким голосом:
— Ну всё, дам знать, когда придумаю, что будет в следующий раз!
Я не стал допытываться, с каких это пор меня подписали на участие в её планах без моего согласия, махнул рукой и повернулся к ней спиной. Наверное, я уже тогда проникся мыслью, что, как говорится, семь бед — один ответ.
Вернувшись домой, я ещё какое-то время ломал голову, но так в итоге и не понял, что означали те её слова и то выражение лица.
Глава 4
В общем, я вывел такое объяснение: «Книга жизни с болезнью» — это посмертное произведение Сакуры. Она ведёт записи о том, что с ней случалось и что она чувствовала, занося их в новенькую книжку карманного формата. И, похоже, придерживается определённых правил.
Первое правило, насколько я знаю: каждый день писать не обязательно. В «Книгу жизни с болезнью» попадают только особые происшествия и особые переживания, то, что стоит сохранить на память о Сакуре после её смерти.
Второе правило: ничего, кроме текста. В её представлении, рисункам и графикам в такой книге не место, и страницы заполняются лишь строчками иероглифов, выведенных чёрной шариковой ручкой.
Наконец, она решила никому не сообщать о своей книге, пока жива. Записи, за исключением первой страницы, которая из-за её разгильдяйства попалась на глаза мне, не видел никто. Наверное, Сакура попросила родителей, чтобы после её кончины те рассказали о дневнике всем близким людям, и, как бы ни обращались с ним сейчас, окружающие получат его только после смерти автора. Отсюда следует, что книга является посмертным произведением.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Никто не должен был влиять на эти записи или попасть под их влияние до смерти Сакуры, и всё же как-то раз я высказал своё мнение.
Я бы предпочёл, чтобы в «Книге жизни с болезнью» не фигурировало моё имя. Причина проста: не хотелось лишних расспросов и нападок со стороны её родителей и друзей. Во время дежурства по библиотеке она сказала, что упомянет в книге «множество разных людей», и я подал официальную просьбу о неразглашении. Ответ гласил: «Моя книга, что хочу, то и пишу». Что ж, её право. Я отстал. Она добавила: «Отказ меня только заводит». И я решил заранее смириться со всеми неприятностями, что свалятся на меня после смерти одноклассницы.
Таким образом, она вполне могла вписать моё имя в «Книгу жизни с болезнью» — по меньшей мере в связи с походом за жареным мясом или за сладостями, однако в следующие за посещением «Десертного рая» два дня моё появление в её заметках представлялось невозможным.
Потому что за это время в школе мы с ней не обмолвились ни единым словом. Дело привычное: наши с ней стили поведения в классе всегда различались, а дни, сдобренные жареным мясом или сладостями, следовало назвать отклонением от нормы.
Я приходил в школу, сдавал экзамены и молча шёл домой. Не раз ловил на себе взгляды подруги Сакуры или кого-нибудь ещё из её группы, но твёрдо решил, что мне незачем удостаивать их вниманием.
Два дня прошли без особых происшествий. Если уж выискивать, могу назвать лишь две мелочи. Во-первых, когда я тихо подметал коридор, со мной заговорил одноклассник, который обычно в мою сторону даже не смотрел:
— Эй, [неприметный одноклассник], ты встречаешься с Ямаути?
Его довольно грубая манера речи подействовала на меня в своём роде освежающе. Я заподозрил, что Сакура ему симпатична и потому он, по недоразумению, на меня злится, но по его поведению заключил, что это не так. Лицо не выражало ни тени огорчения. Просто свой в доску парень, снедаемый любопытством.
— Категорическое «нет».
— Правда? Но на свидание-то ходил?
— Просто поели вместе. Так сложилось.
— Да ну?
— А почему это тебя волнует?
— М?.. Погоди-ка, ты решил, что я влюблён в Ямаути? Ясен пень, нет! Мне более женственные девушки нравятся, — охотно разоткровенничался он, хотя его никто не просил. Но в одном мы с ним сошлись: Сакуру не назовёшь женственной. — Ну ладно, значит, вы не встречаетесь. А то весь класс на ушах стоит!
— Они ошибаются, так что мне всё равно.
— Молоток! Жвачку будешь?
— Не буду. Совок подержишь?
— Сделаем!
Я ожидал отказа — парень всегда увиливал от уборки, но, к моему удивлению, он послушно взялся за совок. Возможно, он просто не усвоил само понятие «время уборки» и, если ему всё растолковать, поработает на совесть.
Больше он с расспросами не возникал. Так выглядело первое отклонение от нормы за два дня.
Если разговор с одноклассником не назовёшь ни хорошим, ни плохим, то второе отклонение, при всей своей пустяковости, меня немного расстроило: пропала вложенная между страницами книги закладка.
К счастью, я запомнил, где остановился. Но вот закладка, сделанная из тонкого пластика, была не из тех, что раздают бесплатно в книжных магазинах. Я купил её в одном музее. Не знаю, когда она выпала, и в конечном счёте винить мог только свою невнимательность, и всё же я, чего давно не случалось, загрустил.
Таким образом, несмотря на ерундовое происшествие и печальное происшествие, оба дня прошли для меня как обычно. Под «обычным» я подразумеваю тишину и покой — иначе говоря, мне не пришлось таскаться за умирающей девушкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Прологом к краху моей спокойной жизни стал вечер среды. Пока я наслаждался окончанием очередного «всегдашнего» дня, мне пришло письмо.