За волшебной дверью - Артур Конан Дойл

Думаю, что на этом разговор об английских романистах XVIII века следует и закончить. Они занимают не только полку в моем книжном шкафу, но и уголок в моем сознании. Можно годами не вспоминать о них, но вдруг неожиданно какое-то случайное слово или вереница мыслей приведут вас прямо к ним. Взглянув на их книги, вы порадуетесь, что читали их, и полюбите их. Однако давайте обратимся к тому, что интересует вас больше.

Если бы из бесплатных библиотек Англии можно было получить сведения для сравнения популярности разных романистов, то с уверенностью могу сказать одно: Джордж Мередит котируется очень невысоко. Но если бы какая-то группа писателей собралась вместе, чтобы решить, кого из собратьев по перу они считают наиболее талантливым и стимулирующим их собственное воображение, то я в той же мере уверен, что Джордж Мередит получил бы огромное большинство голосов. Его единственным мыслимым соперником оказался бы только Томас Харди. Поэтому весьма интересным вопросом для исследования становится вопрос о том, почему же существует такое расхождение во мнениях о достоинствах Мередита и каковы те характерные особенности, в силу которых его отвергло так много читателей, но которые в то же время заслужили одобрение писателей, а их мнению позволено обладать особым весом.

Дело прежде всего заключается в абсолютной необычности произведений Мередита. Публика читает, дабы развлечься. Романист читает, чтобы увидеть что-то новое в своем искусстве. Читать Мередита не значит только развлекаться. Это превосходное упражнение, своего рода умственная гимнастика, которая развивает ваши мыслительные способности. Читая Мередита, вы все время находитесь в состоянии умственного напряжения.

Если вы будете руководствоваться моей интуицией, точно охотник чутьем пойнтера, то поймете, что мои рассуждения навеяны моей любимой книгой „Ричард Феве-рел“, которая спряталась вон там в углу. Какой это замечательный роман! Сколько в нем мудрости и остроумия! Другие произведения этого мастера могут быть более яркими или более значительными, но что касается меня, то именно с этим произведением я всегда должен познакомить нового гостя, еще не испытавшего его влияния. Думаю, что смогу отвести ему третье место после романов „Ярмарка тщеславия“ и „Монастырь и очаг“, если уж я должен назвать три романа, которые более всего люблю из числа созданных в викторианскую эпоху. Роман „Испытание Ричарда Феверела“, помнится, был опубликован в 1859 году, но лишь чуть ли не через двадцать лет назрела необходимость второго издания романа. Это почти невероятно и мало говорит о проницательности не только литературной критики, но и читающей публики.

Однако никогда не бывает следствия без причины, какой бы пустяковой, возможно, ни оказалась сама причина. Что же стояло на пути успеха этого произведения? Без сомнения, его стиль. И это еще несмотря на то, что витиеватость и цветистость, присущие позднейшим творениям писателя, здесь в определенной степени смягчены и умерены. Подобное считалось тогда новшеством и ввело в заблуждение не только публику, но и критику. Они, определенно, приняли это за искусственность, в чем обвиняли Карлейля еще двадцать лет назад, забывая, что если перед нами истинный гений, то его стиль органически присущ ему, является в такой же мере частью человека, как и цвет его глаз. Это не рубашка, по словам Карлейля, которую можно надеть и снять согласно желанию, а кожа, приросшая навсегда. Этот удивительный яркий стиль Мередита! Как его описать? Очевидно, лучше всего с помощью собственных выразительных слов писателя о Карлейле, где, не исключено, таится arriere-pensee[9], что эти слова можно отнести в той же мере и к нему самому.

„Любимый автор его писал в стиле, похожем либо на первобытную архитектуру, либо на ее развалины, столь тяжелым и грубым он казался. Его стиль был словно ветер, разгулявшийся во фруктовом саду, то здесь, то там с диким ревом срывающий красивый плод; словно волны, разбивающиеся о дамбу, с его туманными фразами без начала и конца; точно косые солнечные лучи, прорвавшиеся через бегущие по небу облака; стиль, где ученые слова соседствовали с уличным сленгом, а ударения проставлены наугад. Все страницы здесь были как налетевший шквал, а вся книга действовала как электрический заряд“[10].

Какое замечательное описание и какой пример стиля! Сколь большое впечатление оставляют такие выражения, как: „Все страницы здесь были как налетевший шквал“. Этот отрывок одинаково безупречен не только как характеристика стиля Карлейля, но и как образец манеры Мередита.

Итак, „Ричарду Феверелу“ мы воздали наконец должное. Признаюсь, я очень верю в проницательность читающей публики и не думаю, что истинное произведение может долго оставаться незамеченным. Литература, как и вода, находит свое истинное место. Мнение создается медленно, но в конце концов бывает правильным. Убежден, что если критики единодушно станут превозносить плохую книгу или поносить хорошую, то их влияние может сказываться (и сказывается) в течение пяти лет. Но на окончательную оценку это никоим образом не воздействует. Шеридан говорил, что если все блохи в его постели набросятся на него скопом, то ему придется убраться из нее. Я не считаю, что какое-либо единодушие критики сможет когда-нибудь „убрать“ из литературы действительно достойную книгу.

К числу достоинств „Ричарда Феверела“ — надеюсь, тут вы простите мне мою неуемную восторженность — принадлежат щедро рассыпанные в романе афоризмы, заслуживающие места в ряду английских пословиц. Например, что может быть лучше, чем выражение: „Если, помолившись, ты чувствуешь, что стал лучше, это значит, что твоя молитва услышана“, или „Целесообразность — вот мудрость человека, справедливость же — мудрость Бога“, или „Все хорошие мысли идут от сердца“. Весьма правдивы и следующие слова: „Так кто же из нас трус?… Тот, кого потешают промахи человечества“. Здоровым оптимизмом веет от фразы: „Существует один-единственный путь, которым душа постигает счастье: ей надо взойти на вершину мудрости, и она увидит оттуда, что все в этом мире имеет свое назначение и служит на благо человеку“. Более шутливый оттенок чувствуется в словах: „Мужчине легче цивилизовать кого угодно, только не женщину“[11]. Однако поспешим прервать это занятие, поскольку примерам из „Ричарда Феверела“ несть числа.

Рядом с этим романом, как вы можете видеть, выстроилось немало его собратьев. Это — „Сандра Беллони“ и „Виттория“, где присутствует итальянская тема, а также „Рода Флеминг“. В этом последнем случае чутье критика изменило Стивенсону. Есть и роман „Карьера Бьючемпа“ о малозначительных политических событиях. Ни один большой писатель не должен растрачивать себя лишь на какую-то преходящую тему. Это напоминает красавицу, которая нарисована в старомодном наряде. Но красота, как и мода, проходит.

Здесь стоят также изящный роман „Диана“ и роман „Эгоист“ с бессмертным Уилоби Паттерном, вечным образцом мужского себялюбия, „Гарри Ричмонд“, первые главы которого, по моему мнению, можно причислит к лучшим примерам английской повествовательной прозы. Большой мастер, Мередит мог творить в том жанре, какой предпочитало его время. Романистом он стал по воле случая. Во времена королевы Елизаветы он был бы знаменитым драматургом, а при королеве Анне — выдающимся эссеистом. Но в какое бы время Мередит ни трудился, он в одинаковой мере предстал бы перед нами как великий ум и благородная душа.

Я говорил о героях и странствующих рыцарях в прошедшем времени. Однако, вне сомнения, их дни еще не миновали. Когда все на земле будет исследовано, последний дикарь приручен, последняя пушка превращена в металлический лом, а мир станет сплошь добродетельным и невыразимо скучным, тогда люди обратят свои мысли к прошлому, то есть к нашему времени, и станут идеализировать нашу романтику и наше мужество, подобно тому как это делаем мы сейчас в отношении наших далеких предшественников. „Как замечательны свершения этих людей, имевших в своем распоряжении лишь грубые орудия и ограниченно их применявшие!“ Вот что будут говорить они о наших исследованиях, наших путешествиях и наших войнах!

Почти забытая книга, где показаны романтика и героизм — „Путешествия „Дискавери“ в Антарктиду“ капитана Роберта Скотта. Написанная простым языком, каким говорят моряки, без всяких попыток что-либо приукрасить, тем не менее производит на вас сильное впечатление. По мере ее прочтения и размышлений о прочитанном вы получаете ясное представление о лучших чертах британца. Каждая нация рождает смелых людей. В каждой нации есть энергичные люди. Но имеется определенный тип людей, в которых смелость и энергия сочетаются с неприметной скромностью и почти детским простодушием. Это высший тип человеческого характера. В произведении Скотта всех участников экспедиции вдохновлял ее руководитель. Никакого увиливания от выполнения нужных обязанностей, никакого недовольства, всякое неудобство воспринималось с шуткой, не возникало и мысли о себе, каждый трудился только ради успеха всего предприятия. Когда читаешь о лишениях столь длительных и столь живо запечатленных, то начинаешь стыдиться собственного раздражения из-за мелких неурядиц повседневной жизни. Прочтите о людях Скотта, потерявших зрение, больных цингой, бредущих, шатаясь, к своей цели, а потом, если сможете, жалуйтесь на горячее северное солнце или пыль деревенских дорог.