Любить Кеану - Элеонора Хитарова

этом никогда и не узнает, что мне весьма больно признавать. А если бы даже он и узнал, то что с того? Я не могу предать, обмануть, воспользоваться им, сделать ему больно, и это самое главное! Для меня. Раз уж эта окаянная любовь возникла, то я готова хранить ей верность и страдать от нее, независимо от ее истинности.

— Любовь не может быть не истинной. Если это чувство не истинно, то оно не может называться любовью. Но тогда ты и сама будешь чувствовать это. Если же твое сердце дает тебе знать, что оно любит, то так и есть, ибо твое сердце не может лгать тебе. Хорошо, остановимся пока на этом. Продолжай, пожалуйста!

3.

А утром была суббота.

Меня разбудил Нельсон, который, рокоча как мотор мотоцикла, топтался по моему животу.

Не раскрывая глаз, я ухватила кота за шкирку и сбросила с кровати. Чертов кот, не понимал, что если я не спала всю ночь, то меня не следует будить в восемь утра только затем, чтобы почистить ему туалет!

Нельсон испустил возмущенный вопль и, задрав хвост, горделиво вышел из спальни. Сквозь сон я понимала, что в эту минуту он отправился гадить мне в туфли, в отместку. Его нужно было остановить, но это было выше моих сил. Я, кряхтя, перевернулась на другой бок. Однако заснуть мне больше не удавалось. И Нельсон был здесь совершенно ни при чем. Мне не давала заснуть мысль, которая сверлила мой мозг все те скудные два часа, на которые мое сознание позволило мне выключиться. Та мысль вовсе не была революционной для меня, но приятного она несла в себе мало: вся моя жизнь заключалась в двух, только в двух вещах: булимия и Кеану Ривз!

Кеану Ривз и булимия!

Я посетила сайты только по этим двум вопросам. Никакая, совсем никакая другая информация меня не интересовала. Информация иного рода меня не интересовала настолько, что я даже не проверила свой почтовый ящик.

Что же получалось, что моя жизнь циркулировала между двумя полярными приоритетами: Кеану и Булимия? Как качели: вверх — Кеану Ривз, вниз — булимия? Вверх — Кеану, вниз — обжорство. Вверх — вниз. Если я не думала о булимии, я думала о Кеану; когда я думала о Кеану, я стыдилась думать о булимии.

Все остальное, вроде работы, друзей и развлечений, интересовало меня в значительно меньшей степени, имело довольно блеклый вид, и на все это я выделяла минимум собственных усилий и чувств. И это было страшно! Это было тем страшнее, что получалось, что я обманывала всех вокруг себя! Вы, должно быть, решили, что я — серая мышь, одинокая и никому не нужная, нелюдимая и заброшенная, оттого и страдающая комплексами неполноценности? Скорее всего, вы решили, что я лишена внимания мужчин и по этой причине влюблена в кинозвезду?

Я вздохну и скажу вам, что это вовсе не так. У меня множество друзей и знакомых, ко мне с готовностью тянутся новые люди. С людьми я хорошо схожусь, хотя и не люблю знакомиться. Считается, что я хорошо разбираюсь в моде и обладаю тонким чувством стиля. Со мной комфортно и легко. Мои друзья даже полагают, что я мудрый человек и часто обращаются ко мне за советами, которых я мудро стараюсь не давать. Для друзей у меня всегда отличное настроение, отлаженное на радужный оптимизм, легкий нрав и безудержная мимика, которая забавляет и радует всех. Все мои новые подружки тайком проводят не один час перед зеркалом, пытаясь перенять у меня манеру корчить веселые рожицы.

И все верят в то, что я никогда не расстраиваюсь и не впадаю в уныние.

В общем, на время забывая о своей булимии, все эти годы, для всех я была другой. И это был ежедневный обман, ежечасное притворство. Не могу сказать, что это было мне в тягость. Только иногда я ощущала сильную потребность в одиночестве и, честно говоря, терпеть не могла наши женские сборища в кафе со старушечьими разговорами о ботоксе и целлюлите. Но в целом, моя социальная маска в полной мере являлась частью меня самой и мне особенно не досаждала.

Тем не менее, по возвращении домой, я всегда с облегчением снимала ее вместе с несвежей одеждой. Я оставалась одна, лицом к лицу с минувшим днем и множеством мыслей, которые как невидимый град срывались откуда-то сверху, бились о мою голову и тут же таяли, оставляя лишь неосознанное, прохладное ощущение на моей коже.

И тогда, по необъяснимым мне причинам, немедленно возникало желание опустошить холодильник. Мои ноги неслись к нему сами со спринтерской скоростью. Я изо всех сил пыталась останавливать себя силою разумных доводов, вспоминая свои самые ужасные моменты в туалете и призывая на помощь всю свою волю, но мои ноги продолжали торопливо семенить на кухню, руки распахивали дверцу холодильника, а рот заглатывал в себя все съедобное, что только могли увидеть мои глаза.

День за днем булимия побеждала мой податливый разум, оправдывая меня и себя чувством голода, естественно возникающим после работы. Я чинно садилась ужинать, притворяясь, что сегодня точно удержу себя в рамках. Но, за считанные секунды поглотив тот самый легкий ужин, я с неистовством начинала обжираться и остановить себя была совершенно не в силах, как бы ни старалась и что бы ни предпринимала.

Я как будто теряла сознание в эти моменты и приходила в себя, уже представляя собой фаршированную тушку.

Любыми способами пытаясь избежать приступов, я какое-то время взяла за привычку ужинать в ресторане, а потом не отправляться домой в одиночестве, приглашая к себе кого-нибудь из подруг. Но за неделю такого питания исчерпались все возможные темы для разговоров, бесследно испарилась моя месячная зарплата, зато на ляжки осело два лишних килограмма.

Стоило мне сделать это кошмарное открытие, как в одно мгновение все возвратилось на круги своя: выключенный телефон, включенный телевизор, еда, еда, еда! А потом — туалет, пока не зазвенит в ушах.

После этого — короткий отдых и три возможных варианта развития дальнейших событий:

Если повезет, то кто-нибудь позвонит, когда я снова включу телефон, и я совершу побег из дома.

Если повезет меньше, то никто не позвонит, и меня ждет постель, угрызения совести и мучительные мысли о раке горла.

Если не повезет совсем, то независимо от того, позвонит кто-нибудь или нет, булимия снова поволочет меня к холодильнику дожирать то, что чудом не влезло в мою бездонность до этого.

И