Цирк уехал, а клоуны остались - Геннадий Мельников

Держась спиною к ограждению и направляя багор в сторону хвостоеда. Кулагин пробрался к соседней свободной от животных секции и открыл дверцу… Теперь дело почти сделано… Кулагин струей воды отсек хвостоеда от группы и стал подталкивать его багром к открытой дверце. Тот, как ни странно, быстро сообразил, что от него требуется, спокойно вошел в соседнюю секцию, а Кулагин захлопнул дверцу и повернул защелку. Все!

— Воду перекрой, не видишь, что ли! — последний раз крикнул на жену Кулагин и весь мокрый вышел из секции.

— Иди в бытовку, подсохни, — спокойно, и, как показалось Аннушке, с веселым прищуром глаз, сказала Анастасия.

— Я у себя высохну…

— Я кому сказала! — маршальский жезл, временно находившийся в руках Кулагина, снова перешел к его жене. Скотник Кулагин покорно побрел в бытовую санпропускника.

Аннушка повесила багор на пожарный щит, смотала шланг, отнесла на место. Кулагина тем временем включила наклонный транспортер и транспортер бункера-накопителя, подала корм на платформу кормораздатчика РКС-3000М, раздала его по кормушкам. Визг в свинарнике сменился чавканьем и довольным похрюкиванием.

— А теперь что? — спросила подходя Аннушка.

— А ничего, — ответила Кулагина. — До утра, по крайней мере. Утром придет зоотехник и разберется, что к чему. Это по его части.

— У него бешенство? — кивнула Аннушка на хвостоеда.

— Да, нет, — ответила Кулагина, поочередно выключая транспортеры, — просто у него в организме не хватает каких-то элементов, ну… солей, там, или витамин.

— А хвосты причем здесь?

— А притом, что он и ищет эти элементы, или как там их называют, и хватает все, что подвернется — хвосты, уши… Твой Коленька-то, сама говорила, в яслях штукатурку колупает и жует. Ему тоже чего-то не хватает, как и хвостоеду…

А тем временем в бытовке, развесив мокрую одежду по радиаторам, скотник Кулагин мучительно старался вспомнить, где мог он слышать или видеть — может быть, даже на винной этикетке — такое непонятное, загадочное и по неизвестной причине волнующее его слово — бихевиоризм.

1991

Воспоминание большой реки

Андрей поднял жалюзи и тотчас же зажмурился: совсем рядом по реке пронесся грузовой транспорт, обдавая низкий борт теплохода мелкой водяной пылью и стремительной радугой. Стало прохладно, словно махнули в лицо влажной веткой сирени.

Слегка раскачивало, звенел стакан в металлическом держателе, слышались полоса из соседней каюты, кто-то двигал по полу чемодан, в умывальнике за переборкой шумела вода. Жизнь налаживалась.

Метрах в двухстах по ходу разворачивалась желтая полоса пляжа, немного левее сквозь нагромождения верб, так похожих на зеленые клубы дыма, проглядывали красные кровли дачных коттеджей, а еще дальше, если присмотреться, на светлом четырехугольнике миниатюрного аэродрома можно было различить несколько полосатых планеров. Там, вероятно, среди разнотравья гудели пчелы.

Мягкая синева опускалась сверху как тихий дождь, и даже вибрация двигателей теплохода не казалась инородным включением в этот мир тишины, зелени и света, более того шум дизелей воспринимался как пульс этого мира.

А всего этого и могло и не быть… Три часа назад. Андрей и не догадывался о существовании подобного теплохода с таким необычным маршрутом. Все было совсем другим, обыденным, происходящем в привычной плоскости, и то, что он оказался здесь, не объяснялось ничем, кроме чистой случайности.

Он долго бродил по городу, отыскивая нужный ему пункт проката, и не сколько искал, сколько собирался с мыслями после высадки в аэропорту. Очевидно он вышел не на той остановке, и хотя понял, что идет не туда: мощеная выпуклым булыжником улица покато пошла вниз, но спрашивать у прохожих не стал и дошел до самой реки.

Было утро, был мокрый асфальт на пристани, были ласточкины гнезда над сводом, а он стоял, и саквояж оттягивал руку, и возможно, если бы не этот саквояж, он не задумался, когда объявили о наличии свободных мест.

Рядом со зданием речного вокзала, возвышаясь бортом над причалом, стоял небольшой опрятный теплоход. Двое мужчин в белых халатах поверх форменных синих костюмов переносили на него из ярко-желтого электрокара картонные ящики. Водитель кара стоял в стороне и негромко разговаривал с пожилой женщиной, сматывающей поливочный шланг возле газона. Брезентовый передник у нее был мокрый и топорщился, когда она наклонялась.

Андрей прослушал объявление второй раз и с каким-то безразличием подумал, что нет смысла вновь подыматься по скользкой булыжной улице в город, — где от белых стен и блеска витрин режет глаза, а в глухих переулках начал уже застаиваться зной, — и искать пункт проката: в крайнем случае, можно будет сойти в любом порту, куда зайдет теплоход.

Пустой кар прошелестел по мокрому асфальту, оставляя рубчатый след, а мужчины стали переносить ящики к грузовому люку. Пожилая женщина уложила шланг в металлический ящик и сняла мокрый передник. Солнце поднялось над ажурной конструкцией железнодорожного моста, и тени акаций по часовой стрелке сдвинулись в сторону. Мир работал с четкостью хорошо отрегулированного механизма.

Андрей вошел в светлый зал речного вокзала. Там было тепло и очень пусто…

Ему досталось второе место в сотой каюте, но, когда он зашел следом за дежурной, то увидел, что приготовлена только одна постель, а верхняя полка откинута к переборке и закреплена медной защелкой.

— Второе место свободно и, если Вы желаете спать наверху…

— Благодарю, пусть будет так.

— Можно поднять жалюзи, но сейчас с этого борта солнце.

Андрей улыбнулся: дежурная была очень молоденькая и явно старалась действовать по инструкции, в которой кроме всего прочего был, вероятно, пункт о том, чтобы нравиться и вести себя непринужденно, но последнее у нее не совсем получалось потому, что это был ее первый рейс.

Оставшись один, он открыл саквояж. Туалетные принадлежности выложил на сеточку над умывальником, на низком столике распределил книги, пачку чистых блокнотов и прочую мелочь. Саквояж сразу опустел.

Андрей осмотрел свое жилище. Кондиционер был замаскирован в верхней части деревянного шкафа, а допотопный вентилятор на столе — просто для экзотики. Где-то здесь должен быть и телеэкран, но все это до поры, до времени будет держаться в секрете, пока они не начнут скучать по оставленным домам незаметным, но таким необходимым и привычным приложениям бытия, и пока еще не приелась новизна перемен.

Некоторое время до отплытия теплохода ему все казалось, что это несерьезно, что он сейчас соберет вещи и сойдет на берег, и мимолетный приступ несуразности пройдет безболезненно, как случалось и раньше, когда ему так же хотелось поступить не как всегда, вопреки здравому смыслу, но силы условностей удерживали его в колее обыденности. И вот теперь, когда он неожиданно свернул с этой колеи, нарушив естественный ход событий, он испытал разочарование, словно ожидал после этого чего-то необычного, как наводнение, или извержение вулкана. Но, ровным счетом, ничего не произошло, и он незаметно уснул прямо в кресле, будто провалился в сухой темный колодец…