Стоит ли мне писать? - Void Walker

class="p1">Его внимание целиком поглотила выступившая огромная фигура. Обрывки нищенских лохмотьев свисали с сухого костяка тощих длинных рук. Кости служили ей и основой, и мышцами, и связками. Они ходили ходуном, словно живые сухожилия. Передвигалась нежить на пульсирющей, постоянно двигающейся юбке из несчетного множества щупалец. Чернота под капюшоном скрывала голову чудовища. Она, казалось, поглощала, и без того, скудный свет догорающих башен города.

Клирик смотрел на них. И не мог понять кто ужаснее: умертвие, или покрытый с ног до головы кровью двуручник. Но он продолжал вливать в него силы. Последняя молитва многократно увеличила их запас. Больше не было нужды их экономить. Слуга света намеревался распорядиться ими всеми без остатка.

Двуручный меч стал обжигать Мельхиоту руки. Ударился о сухой костяк могучей нежити, и они не приняли друг друга. Он кружился вокруг умертвия как ветер носит листву. Неуловимо, стремительно. Меч рубил костяк нехотя, как сырое дерево. Отбивал атаки длинных рук. Срубал, как хворост, шупальца умертвия. И успевал истреблять ставших, от чего-то, очень нерешительными, зомби.

Натиск умертвия, как на стену, натыкался на штурм двуручного меча. Мельхиот с диким хохотом уворачивался от его рук, и кружил в своем ужасном танце смерти.

— Ублюдок! — жалким писком, едва послышалось через завесу сумасшедших раскатов хохота двуручника, и громких чавкающих звуков, с которыми его меч вонзался в костяк умертвия.

По завалам мельтешаших конечностей, двигающихся останков, к ним пробивался рыцарь, через жидкие ряды нежити, почти завороженной происходящей схваткой. Выкатившиеся глаза дико вращались, рот неуправляемо кривился.

Мельхиот почувствовал, как в его спину что-то тупо ударило, это обстоятельство лишь вызвало новый взрыв хохота.

— Что ты творишь? — сер Килгор пробивался следом за отбросившим арбалет сером Райаном.

Сер Райан замахнулся на сослуживца.

— Что ты творишь!? — повторил сер Килгор, и ударил рыцаря плоской стороной меча в висок незакрытой шлемом головы. И оказался пред лицом обернувшегося двуручника, не успев даже испугаться.

Мельхиот распорол рыцаря от подбородка до пупа мимоходом. Лишь на мгновение офицер отвлек двуручника от умертвия. Не спасли тяжелые доспехи, словно двуручный меч напитался всепроникающей силой смеха своего хозяина. Сер Килгор упал на сбитого с ног сера Райана, верещавшего что-то нечленораздельное, заливая того кровью.

В стихающем мареве показался светящийся силуэт. Через, все еще, невыносимо горячий завал бреши прошествовал ультроп. Голубоватый свет разливался из смотровых щелей. Золотые доспехи слабо светились.

— Батальон уничтожен. — бесстрастно сообщил он всем присутствующим зомби своим загробным голосом, чем вызвал их немалый интерес.

Несколько десятков бросившихся на воина света, как быки на красную тряпку, зомби, сгорели в сошедшем на ультропа столпе света, расширившегося к низу воронкой.

Высший паладин с секунду оценивал ситуацию. Что-то прошептал, и четверка оставшихся рыцарей, из последних сил, защищавших непрестанно исцелявшего их клирика, словно воспряли духом. И бросился мимо них, пробиваясь через ряды нежити с легкостью входящего в теплое масло ножа.

Этот бой обесчал быть долгим. Этот противник обесчал быть трудным. Мельхиот всем сердцем желал ему удачи. Он с упорством дровосека, твердо знающего, что любое, даже самое огромное дерево, рано или поздно поддастся, отрубил умертвию руку. Изрядно поредил лезущие к нему щупальца так, что умертвие уже начинало заваливаться на бок, потеряло подвижность. Он улыбался в, вспыхнувшие голубым огнем, глаза нежити.

Невидимая волна оттолкнула его. Он откатился к трупам двух рыцарей обнявшихся как братья. Странно, но один из трупов что-то вопил. Это было не правильно, это надо было исправить.

— Ублюдок. Мразь! Ты не смеешь. Я твой господин. Чернь! Я нобиль. Ты не смеешь так говорить со мной.

Двуручный меч, под аккомпанемент хохота Мельхиота, даже не понимавшего, над чем он смеется. Не слышавшего смысла слов сера Райана, разрубил труп сера Килгора, и глубоко вошел в бок зашедшегося в истерике рыцаря.

Воздух позади озарился голубоватым, загробным светом. «Какие сильные враги. Как славно они будут сопротивляться.» — подумал двуручник, наблюдая как в него летит черное облако.

«Это кульминация. Апофеоз этой безумной драмы.» — отрешенно, словно мысли приходили к нему из немыслимой дали, подумал клирик. Потеряв еще одного рыцаря, глядя на сошедшихся в схватке ультропа и умертвие. Из города неостановимым потоком вытекалась все новая и новая нежить.

В двуручника ударила волна темной силы. Похожей на ту, что чуть не уничтожила батальон на подступе к стенам, но значительно меньше. Его отбросило почти к рыцарям. Поразительно. Неверояно. Но тот, пошатываясь, поднимался на ноги.

— Пробиться к двуручнику. — скомандовал клирик, сам не узнав свой голос. Он отдавал последние силы. Но их остатки полились в рыцарей широким, щедрым потоком.

Ультроп завершил, почти доведенное до конца двуручником, победно воткнув грудь умертвия горящий голубым огнем меч.

— Воин света, отступаем. — обратился он к паладину, не сомневаясь, что тот его слышит.

Отбивающийся от зомби высший паладин остался единственной преградой на пути к клирику, и Мельхиоту, за его спиной. Тело которого упорством, с которым он боролся против непослушных ног, больше напоминало ту же, не знавшую усталости, нежить.

— Унести двуручника. — сказал он, снимая капюшон церковного балахона, открывая татуировки на лысом, покрытом испариной, черепе. Салия.

Кто бы подумал, что салия, переодевшись, пошел в бой вместе с рядовыми клириками? На его морщинистом лице играла вымученная улыбка, пока он отстегивал крепежи слишком тяжелой для него и неудобной кожанной брони.

Высший падалин, не кинув ни взгляда на салия, протащил на плече вяло, но неотменно сопротивляющуюся груду мяса, в которую превратился двуручник.

Проходя через марево бреши, позади них вспыхнула яркая звезда. Паладин тащил его с церемонностью портового грузчика с мешком картошки. Тащил к подступающим рядам линейной пехоты. Которые собирались прикрыть отступление «батальона».

Сознание приходило медленно. Обрывками. Его мучали кошмары. Впрочем, мучали не то слово, когда мы говорим о Мельхиоте. Оборванные куски боя. Этого. Десятков других. Безумные чуть менее, чем полностью, грезы, лишь доставляли ему истощающее наслаждение.

Воспоминания прошлого били по нему раскаленным кнутом стыда. Эта боль заставляла его драться. Слабость, с которой сражалась эта боль, была его врагом. Больше боли.

«Боль моя сестра.»

Чем больше боли, тем меньше слабости. Пока она не будет побеждена. До конца. Всегда до конца.

Он хватался за клочки сознания как клещ цепляется в добычу. Как харадримская собака, которую было не оторвать без шматка мяса, оставленного в её в зубах. Так и Мельхиот не уступал ни мгновению всплесков сознания, каждый раз отвоевывая для себя кусок.

— Приходишь в себя, двуручник? Стонешь, стало быть выкарабкаешься.

«Какое тебе дело, ублюдок? Хочешь сделать вид, что тебе не все равно? Я выживу, все равно