Правдивые байки воинов ПВО - Сергей Дроздов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Стою я на тумбочке, – рассказывал Вини, – а тут высовывается из своей берлоги Изюминка с обычной задачей насчёт «хОрОшей сигареты». «Да нет у нас, – отвечаю, – сами стреляем». Ладно, закрылся, затих. Минут через десять снова открывается дверь, он опять высовывается, а в руке вот такусенький «хабарик!» Тут Вини демонстрировал, что в том хабарике было от силы пять миллиметров. И говорит он мне: «На! ВинниченкО! ДОкури!!!» (Надо отметить, что «докуривать» за кем-то у нас было, вообще, не очень принято.)
Вини отвечает: «Да я не курю, товарищ подполковник».
«Ну, тОгда – выбрОси!!!»
История стала «притчей во языцех», и акции Изюминки в общественном мнении сильно пошатнулись.
Как-то к нему приехал старый приятель, и они, запершись в кабинете, тихо поддавали. Когда «дошли до кондиции», стали вспоминать минувшие годы, и Изюминка начал ностальгировать: «А помнишь, в Пушкине служили?! Вообще, ни хера не делали!!! А тут – бумаги! Бумаги!!!» – и начал подкидывать какой-то листок, завалявшийся на столе среди закусок. Свидетель этой сцены Рома (исполнявший обязанности писаря у Хиля и заодно у Изюминки, лично сочинявший все эти «Бумаги! Бумаги!») был очень обижен. «Да он в этих бумагах только расписывается!» – бурчал Рома, вспоминая чёрную неблагодарность «Неистового Виссариона».
Однако у него была одна способность, компенсировавшая, в глазах начальства, все его недостатки. Он имел феноменальное чутьё на спиртное и видел бутылки буквально сквозь все портфели и сумки в радиусе досягаемости своего взгляда. Об этом мы знали и обходили Изюминку в эти критические моменты десятой дорогой.
Наиболее громкий успех его на этом поприще случился на 3-м курсе с поимкой многострадального Артуши.
Дело было так: на «Ленинский коммунистический субботник», который обставлялся в училище с подобающей тому времени помпезностью и серьёзностью, нашу батарею почти в полном составе отправили на Кировский завод, где мы и наводили, в основном, порядок на территории. Группа «подвальных деятелей», в которую затесался и Артуша, была оставлена в казарме для ремонта стульев и прочих хозяйственных работ. Почти все офицеры дивизиона уехали на Кировский с нами, и контроль за теми, кто остался проходить «Школу коммунизма» в казарме, был ослаблен. Конечно же, возникла идея слегка отметить славный субботник, и Артуша вызвался «слетать» в Горелово за вином. Народ скинулся, и Артуша отправился в путь. На обратной дороге, сгибаясь под тяжестью огромного портфеля, в котором он нёс без малого ящик «Агдама», курьер был замечен и мгновенно расшифрован узревшим его Изюминкой.
«Что несёшь, Хайзуллин?» – приветливо обратился к Артуше Изюминка.
«Пирожки…» – ляпнул первое, что пришло в голову, Артуша упавшим голосом.
«Ну, открывай портфель, я тоже попробую…»
В результате, к моменту нашего прибытия с Кировского завода «курьер» уже сидел на гауптвахте, а вино было хищно конфисковано торжествующим Изюминкой. «Сам, сволочь, небось, всё наше вино выпил», – с болью в голосе вспоминал потом эту ситуацию пострадавший.
Сцену допроса Артуши по этому «залёту» опишем в главе, ему посвящённой.
Надо сказать, что, так же по вине Изюминки, на гауптвахте уж совсем безвинно оказался тишайший и добрейший «кадет» Миша Семикозлов. Это было на самом закате карьеры Виссариона Николаича, и от этого вдвойне обидно для Семикозлова, который не мог забыть такой пакости от замполита до конца учёбы.
Взвод был в наряде по кухне, а, учитывая, что мы уже были третьекурсниками, отношение к службе у всех было уже слегка расслабленное.
В столовой имелось две посудомойки: нижняя, где мыли посуду после приёма пищи одним дивизионом (350 едоков), там работало два мойщика, и верхняя посудомойка, где приходилось мыть посуду за тремя дивизионами (более 1000 столующихся), а значит – соответствующее количество тарелок, мисок, кружек, ложек, вилок, а также бачков, чайников и прочей утвари. Делать это полагалось в трёх огромных чанах с горячей водой, мылом и так далее. Работало там пять «мойщиков» из состава наряда и без дела никто не скучал, а по окончании мойки все были мокрые буквально с головы до ног. За это и за обилие воды верхняя мойка носила наименование «Балтика» и заслуженно считалась одним из самых тяжёлых нарядов. Изюминка, разумеется, не имел об этом ни малейшего представления.
В ходе несения службы, Ефрейтор Юрьев заспорил о чём-то с дежурившим по столовой прапором, дело быстро дошло до взаимных нелицеприятных личных характеристик. После обмена «любезностями» прапор почувствовал, что его начнут бить, и бегом покинул «дискуссионную площадку». Ефрейтор осуществил энергичное преследование и дважды метал вдогон улепётывающему прапору швабру, но не попал, о чём потом искренне сожалел.
Прапор, бежав с поля брани, доложил об инциденте дежурному по училищу, и для усмирения наряда в столовую был срочно вызван Изюминка. На свою беду первым, кто попался на глаза прибывшего в столовую с карательной экспедицией Изюминки, был Миша Семикозлов.
Он только что закончил мыть гору посуды, был мокрый и усталый. Миша понятия не имел ни о каком скандале, мирно курил, предвкушая душ и последующий отдых.
«ТОварищ курсант, вы откуда?» – грозно вопросил у него Изюминка.
«Балтика!» – с чувством выполненного долга ответствовал Миша, дивясь явлению Изюминки на кухню, который на ней никогда ранее замечен не был.
Замполит слабовато знал в лицо своих курсантов, но был уверен, что такой фамилии в дивизионе нет.
«Вы Откуда, тОварищ курсант?!» – ещё более грозно спросил он у Семикозлова.
«Балтика!!!» – рявкнул изо всех сил Миша, решив, что Изюминка стал глуховат к своему «дембелю».
«Как стОишь перед зам. пО пОлитчасти?! Хам!!! – заревел Изюминка не своим голосом. – ТрОе сутОк Ореста!!!» – и прямо из кухни несчастный Миша был направлен в камеру гауптвахты.
Самое смешное в этой истории, что, арестовав безвинного Семикозлова, Изюминка напрочь забыл об инциденте с метанием Ефрейтором Юрьевым швабры в прапора и убыл в казарму с чувством выполненного долга.
Другим неожиданно пострадавшим от инициатив Изюминки стал наш Андрюша Коновалов. На третьем курсе нам предстояло совершить марш-бросок на двенадцать километров в составе дивизиона. Само по себе мероприятие было малоприятным: бежать такую дистанцию в сапогах, с карабином СКС (весом в четыре с лишним килограмма), с противогазом и подсумком никому не доставляло особого удовольствия. Но надо – так надо.
Когда мы построились на плацу для последней проверки перед стартом, из казармы вдруг вышел Изюминка. Он собственноручно тащил лист фанеры размером метр на полтора, к которому была привязана «волосатая» верёвка так, чтобы его можно было надеть через плечо.
«ЭтО – пОхОдная ленинская кОмната!» – сообщил он потрясённому строю, после чего вручил фанеру Хилю, заявив, что её надо взять с собой на марш-бросок. Видимо, подразумевалось, что в перерывах марш-броска мы будем выпускать «боевые листки» и вывешивать на этой фанере.
Хиль приказал нести этот дар Изюминки Андрюше Коновалову.
Хуже всех на этом марш-броске досталось бедному Андрюше. Изюминковская фанера била его по спине и заду все двенадцать километров марша. От постоянного трения фанерой и верёвкой на бегу появились дыры в его противогазовой сумке и гимнастёрке. Чтобы не колотить этой фанерой товарищей, ему пришлось бежать сзади строя, и «походная ленинская комната» Изюминки развевалась за ним на бегу, как бурка за Чапаевым в ходе знаменитой атаки на беляков.
Когда мы вернулись на плац, первое, что сделал Андрюша, – закинул в канаву чёртову «походную ленкомнату». Изюминка был очень недоволен этим и что-то сердито выговаривал Хилю.
Рассказ об Изюминке будет неполным без ещё одной легендарной истории. В 21-й группе нашей батареи было два друга – Юра Солопов и Вова Мыльник. Солопёнок имел рост 155 сантиметров, субтильное телосложение, а кроме того обладал удивительным дефектом речи: вместо «Л» у него получалось «Р» и наоборот, сверх этого он не выговаривал свистящих, шипящих звуков и добрую половину букв русского алфавита. Свою фамилию он произносил: «СоРопов», а вместо «Товарищ полковник» у него всегда выходило «ТоваЛищ поРковник». Все его так и звали «ПоРковник». Мельник имел 190 сантиметров роста, гренадёрскую выправку и ничем не выделялся, кроме прилепившейся к нему клички «Глист». ПоРковник и Глист дружили, а со стороны порой было забавно видеть новоявленных Пата и Паташёна.
