Бумеранг - Надежда Нелидова

– Куртку купила старшей внучке за 500 рублей, – вспоминает бабушка. – Она на меня с ножом: покупай и Марийке.

– И за нож берется?!

– Ой, и не только за нож, я вся в швах. Живём в вечном страхе. Пугает: погодите, придет тюремщик – и меня, и вас убьет.

– Какой тюремщик?

– Дочка работала в кафе, – объясняет Вера Ильинична. – Там, было дело, подставили невиновного парня. Осудили его на десять лет. Ларису хозяин кафе заставил лжесвидетельствовать против него. Так он на днях из зоны выходит, обещает со всеми поквитаться. Каждого звонка, стука боимся.

Колю в школу отправляю, в кармане килограммовая гирька – от бывшего дочкиного сожителя. Тоже сокровище, не приведи бог, пил на пару с дочерью. Не русский, имя – Мавлон, мы его Миша звали. Его депортировали, он с областного пункта убежал. Приезжают трое с автоматами: «Знаете такого-то Мавлона? Это особо опасный преступник». Опять трясёмся от страха: он во время побега к нам заходил и в деревню уехал. Вот и гадай: какого рецидивиста она в следующий раз приведёт?! Внук в отчаянии меня спрашивает:

– У меня какие-то права есть?! Я больше не могу. Бабушка, это ведь и твоя квартира, почему ты их всех не выгоняешь?

, – соглашаются социальные службы. Нужны другие меры, разменивайтесь. Квартира в долях на троих: на Вере Ильиничне, дочери и внуке. Сколько обменов находилось. Дочь нарочно обои ободрала – гадюшник устроила, чтобы желающих меньше было. Все стёкла в межкомнатных дверях побила, заложили кусками ДСП.

– Всё, всё делает назло, – плачет мать. – Больше семи лет, как сюда переехали – не прописывается. За квартиру, электричество, телефон не платит, всё из моей пенсии. Прошу: дай денег хоть немножко. Не даёт. Вечно у неё во всех комнатах свет горит. Деньги горят! Я два года копила с пенсии, купила стиральную машину за 11 тысяч. Дочь без меня заложила килограммов пять, а программу поставила на «шерсть». Прихожу: машина гудит, барабан не крутится, дочь пьяная спит. Сломала!

И всё время дочь обещает: «Ничего, недолго тебе осталось. Так долго не живут. Ты скоро умрешь». А ведь мне ещё 59.

Вот пригласили на административную комиссию: помочь обменяться, разъехаться. Мне бы с внучатами однокомнатную, дочери комнату. Она не хочет: с чужими людьми так вольготно себя не поведёшь. Да и боится окончательно спиться. Сейчас ценой моих нервов, крови, здоровья моего ещё удерживается над пропастью.

– Дочь бойкая: «Испугала своими комиссиями! Ты пока там два слова свяжешь, я тебя с грязью смешаю. У меня язык подвешен!»

Одни маты и побои, детям спать не даёт. Девочки-погодки, пять и четыре года. У старшенькой психолог заторможенность определил. Семиклассник Коля не спит, стал хуже учиться. Ростом выше меня, а всего боится. Больше всего – за компьютер. Дочь чуть что, обещает за бутылку продать. А для мальчишки компьютер – это всё. Откуда деньги на новый, на этот-то пять лет с пенсии копили.

– Ой, бабушка, ты с ней не связывайся – компьютер вынесет!

– Так! – адвокат, к которому я привела Вера Ильинична, прерывает поток уныло-покорных слов. – Замок врезали, запираться от хулиганствующей дочери?

– У меня восемь новых замков, что толку. Она отвёрткой ковыряет.

– Возьмите эти замки на комиссию. Предъявите как вещественное доказательство: вот как она нас держит в страхе. Начинайте собирать экспертные заключения врачей о побоях. Когда они были, помните?

– На ноябрьские в гипсе ходила, – задумывается Вера Ильинична. – Ой-ой, всё не вспомнишь. Разве по медкарте посмотреть? А что ей за это будет?

– Уплатит штраф.

– Нет у неё денег на штраф. Значит, опять плати за неё я – мама? За нанесённые мне же побои?! Такое уже было.

– Никто вас за неё штраф платить не заставит. Будет акт о невыплаченном штрафе – будет судимость. Встанет вопрос: а может ли она заниматься воспитанием детей? Не ущемляются ли права несовершеннолетних, живущих с такой непредсказуемой мамой?

– С мальчиком побеседует психолог, – обещает адвокат. – Столько лет семья мучается. Пьянки, скандалы, побои, проживание социально опасных личностей в квартире… А на комиссию идёте с одними эмоциями. Когда дочь напивалась, милицию вызывали? Сейчас на руках имели бы целую стопу документов: такого-то числа была в нетрезвом состоянии, составлен протокол по форме 5. 35: «Неисполнение родителями обязанностей по воспитанию и содержанию несовершеннолетних». Веский аргумент в вашу пользу.

– Каждый раз вызывать?! – поражается Вера Ильинична. – Устала я от всего. Да и не приезжает милиция на такие вызовы.

– Нужно быть настойчивой. Не приедут – обжалуйте в суд их бездействие или обратитесь в прокуратуру, или к начальнику службы. Нельзя говорить: «Я устала, я боюсь, я слабая». На вас смотрят внуки, ради них вы должны быть сильной. Пока не справитесь со страхом, не справитесь с дочерью. А так она вас раскусила, вы устроили ей райскую жизнь. Вы не одна, вас двое с внуком, вы союзники, вы уже сила.

…На последней комиссии Лариса дала (под расписку) согласие на размен квартиры. Веру Ильиничну было не узнать: точно крылья выросли – летала по городу, искала подходящий вариант.

– Вера Ильинична, это вы?!

Не прошло и трёх месяцев, а от крупной, в теле, женщины осталась тень. Чёрное платье, чёрный платок. Только очки те же, с плюсовыми линзами, за которыми тают от слёз глаза.

– А вы не знаете? Горе, горе какое… Обмен нашли, два дня оставалось до переезда. Ларису всем миром прижали, на всё была согласна. «Только, – говорит, – диван-раскладушку мне оставьте и чешскую люстру, чтобы в комнате было уютно». А Марийка, младшенькая, нечаянно мячом разбила ту люстру. Она плохо закреплена была, упала с куском штукатурки. Меня дома не было – с утра убежала по обменным делам. Лариса с похмелья была, не выспавшаяся. Дочку избила. В садике Марийка немножко поиграла с детками, потом легла на пол и сказала, что «животик болит». Врач детсадовская сняла платьице: всё тело в чёрных пятнах. Через 43 минуты Мариюшка умерла в реанимации.

Вечером приходит мать, Лариса за дочкой.

– Что вы сделали со своим ребёнком?

– А вы знаете, что она сделала?! Разбила мою чешскую люстру!

– Ах, если она разбила люстру, то и езжайте за дочкой в морг.

ПОЖАР

Условились встретиться у магазина «Агуша».

Петька семью потами умылся, поджидая своих. Отстойное место: самый солнцепёк, укрыться негде. Козырёк над входом в магазин крошечный, из цветного пластика – толку от него. К тому же Петькино присутствие не нравилось охраннику, и он – морда красная, одурелая – вытащил стульчик и задремал на крылечке, широко раскинув ноги.

Петька отошёл, присел было на цоколь – и вскрикнул: припекло, будто опустился на электрическую плитку. Подложил сложенный вчетверо пакет – терпимо. Огляделся. Солнечная белая, слепящая глаза сторона улицы вымерла. По противоположной теневой стороне одиночные граждане двигались перебежками.

Поднявшийся ветер не принёс облегчения – наоборот: как будто в гигантской сауне изо всех сил замахали вениками. И угарна та сауна: день и ночь над городом из огромных заводских труб извергается дым, невидимый в дрожащем знойном мареве.

Картинка как из игры «Апокалипсис», на третьем уровне. И там солнце опускалось с каждым днём всё ниже, с явным намерением сжечь всё на Земле. Раскалённый воздух дрожал над каменным городом, как над костром. Обугливались, скручивались жестяные листья на деревьях и бумажки в урнах. Начинали тлеть и дымиться деревянные заборы и деревья. Клубился паром кипяток рек.

Всё живое тщилось вжаться, втиснуться, зарыться от беспощадного солнца в ямки и трещинки: в спасительную тень подземных переходов и подвальчиков, в кондиционированную прохладу магазинов и кафешек…

Подвалили товарищи: Ника, Фред, Витёк, Дэник, всегда странно возбуждённый. У каждого в руке по запотевшей ледяной банке «Балтики-тройки». Надувшегося Петьку миролюбиво хлопнули по спине: «Ты «Агушу», Петя, кушал?» Придумали бы чего новее.

Пристроились в тени на широком каменном бордюре. Потягивая пиво, комментировали ножки девчат, поднимающихся в троллейбус. Особенно были у одной цыпочки в джинсовой юбке… Она как раз у окна села. Пухленькая, разморённая, верхняя пуговка на кофточке расстёгнута… М-м.

Витёк шагнул, постучал в стекло и навёл на девушку пистолет-зажигалку: «Пук». Девушка покрутила пальцем у виска. Парни засвистели, заржали, замахали руками, приглашая девушку присоединиться. Она отвернулась. Троллейбус ушел.

Пустые банки смяты и выброшены. Горячий пыльный белый ветер подхватил их, с жестяным бряцанием понёс по улице.

Пошли к Сане. У парня горе: помер родитель. Мать работает проводницей поезда дальнего следования, и теперь на Сане мелкие копошащиеся сестрёнки-погодки.

Саня жил в панельной «хрущёвке» на последнем, пятом этаже – свариться живьём можно. В квартире душно и темно: окна от солнца занавешены одеялами. Сестрёнки спали в детской на одной большой кровати – с открытыми ротиками, со свалявшимися влажными волосиками. Направленный на них маленький настольный вентилятор безуспешно трепыхался пластиковыми крылышками – гнал тот же горячий воздух. Витёк с порога проехался насчёт бэби-ситтер, но Ника натянул его же бейсболку ему на нос, а заодно и на рот – не трынди.