В двух шагах от войны - Фролов Вадим Григорьевич

Почему они меня даже не осмотрели? Что я, хуже или слабее Морошки, что ли?

Ладно! Ирка, помню, мне говорила, что у меня маловато воли, а вместо воли — настырность, которая часто к добру не приводит. Приводит или не приводит — начихать. Куда надо приведет. Считай, Соколов, полдела сделано: худо-бедно, а родители согласились. А медицина… Ну, что ж, медицина? И я пошел искать Антона. Пришла мне в голову одна идейка — проще пареной репы…

Антона я нашел, но до этого на Поморской вдруг увидел одного из тех парней, которые отобрали у меня хлеб. Как его… Баланда, что ли, губошлеп этот. Он шагал неторопливо, вразвалочку и не оборачивался. Ему явно нечего было делать, и он то останавливался у пустых витрин магазинов, то нагибался и поднимал с тротуара недокуренную кем-то папиросу, доставал жестяную коробочку и, растирая папиросу пальцами, высыпал туда табак. А иногда он лениво гнал перед собой пустую консервную банку из-под тушенки. Веселился, как мог. И я начал красться за ним.

У самого спуска к плашкоутному мосту через речку Кузнечиху Баланда остановил английского, а может, американского — тогда я их еще не очень разбирал — матроса. У морячка был лихой вид, и на плече у него висел похожий на ведро серый брезентовый мешок. Я спрятался за угол и оттуда изредка высовывал голову. Не знаю, что бы я стал делать, но Баланду мне упустить не хотелось. А он, отчаянно жестикулируя, пытался о чем-то договориться с матросом. Тот широко улыбался и непонимающе разводил руками. Потом, словно о чем-то догадавшись, полез в карман и, достав пачку сигарет, протянул ее Баланде. Тот заулыбался и похлопал высоченную верзилу по плечу. Моряк еще раз осклабился, козырнул и, посвистывая, направился в мою сторону. Я вышел из своего укрытия и пошел к Баланде. И тут я заметил, что перед ним — откуда он только появился? — стоит Антон и что-то сердито говорит. Я подошел к ним.

— Ну, вот и нашли твоего «дружка», — сказал Антон, усмехаясь. — Этот?

— Этот, — сказал я.

И только тогда Баланда посмотрел на меня, и мне показалось, что он испугался: Антон был выше его на полголовы, да еще и я тут. Впрочем, тут же нахальная улыбочка растянула его толстые губы.

— Этот дружок? — спросил он. — Да я его впервой вижу.

— Врет он, — сказал я.

— Знаю, — сказал Антон и помахал пальцем перед носом Баланды. Смотри, если еще раз о таком узнаю… И вот что, гони-ка сюда сигареты.

Он быстро вырвал из рук Баланды пачку, на которой были изображены пирамиды и верблюд.

— Двое на одного, да? — злобно заныл Баланда. — Ладно, длинный, попомнишь…

И, не оглядываясь, он пошел к мосту.

— Зачем ты у него сигареты взял? — спросил я, потому что это мне не очень понравилось.

Антон посмотрел вдоль улицы — там еще маячила высокая фигура матроса.

— Айда! Еще догоним, — сказал Антон и быстро зашагал.

Моряка мы догнали, когда он уже сворачивал к набережной. Антон придержал его за локоть и молча протянул ему пачку сигарет. Моряк удивленно посмотрел на него, улыбнулся и отрицательно замотал головой.

— Ноу, ноу, — сказал он. — Ит'с май презент. — И он ладонью отодвинул Антонову руку.

Антон настойчиво совал ему пачку, а тот так же настойчиво двигал ее обратно.

— Он говорит, что это подарок, — объяснил я. Как-никак, в школе, в Ленинграде, учил английский.

— Скажи ему, что мы не курим, — мрачно сказал Антон, — и в подарках не нуждаемся.

— Уи… дон'т… смок, — с затруднением выговорил я — дальше этого мои познания в английском уже не шли.

Тогда моряк быстро сказал:

— О'кей, фор йор фазер… твой папа. — Он достал из кармана вторую пачку и протянул мне: — Энд фор… твой папа.

Антон взял обе пачки и быстро сунул их в мешок моряка.

Матрос пожал плечами, лицо его стало серьезным.

— Союз-ник, — сказал он, слегка ударив себя кулаком в грудь. — Уи ар фрейндз… друг. — Он снял мешок с плеча, порылся в нем и достал оттуда большой складной матросский нож и протянул его Антону. — На… памьять… — сказал он и опять улыбнулся.

Антон взял нож, повертел его в руках, рассматривая, потом вздохнул, порылся в карманах и достал свой знаменитый из шести предметов перочинный нож и протянул его моряку. Ножу этому завидовали все мальчишки класса.

Моряк восторженно поцокал языком.

— О-о! — сказал он. — Ит'с вери гуд найф. Карош! — И он протянул нам свою огромную лапищу.

Мы разошлись.

— Союзнички, — проворчал Антон.

— Чего ты на него уж так? — спросил я. — Хороший же парень.

— Все они хорошие, — ворчливо сказал Антон, — а второй фронт открыть не могут…

— А он-то тут при чем? — сказал я. — Ты об этом Черчиллю скажи.

Антон фыркнул.

— И сказал бы!

— Ты ему телеграмму дай. Он за тобой линкор пришлет с боевым охранением. Так, мол, и так, господин Антон, хочу с вами побеседовать насчет второго фронта…

Антон не выдержал, засмеялся.

— Да нет, он, может, и ничего парень, матросик этот. Только, если честно сказать, мы тут всякого навидались. Разные они. Этот ничего, а другие… — Он зло сплюнул и замолчал.

Некоторое время мы шли, думая каждый о своем, а потом он спросил:

— Ну, как у тебя? Был на медкомиссии?

— Выручай, Антон, — сказал я.

Он посмотрел вопросительно.

— Не пропустила меня комиссия! Да они меня даже и не смотрели…

— Думаешь, если бы посмотрели, так пропустили бы? — спросил Антон.

На этот вопрос мне отвечать не хотелось.

— Они меня наверняка не запомнили, — сказал я, — сколько перед ними ребят-то прошло. Так вот я и подумал… Что, если не я пойду, а кто поздоровее.

— Чего-то я не пойму, — сказал Антон, — под твоей фамилией, что ли?

— Ну да!

Антон внимательно и серьезно посмотрел на меня.

— Так ты что… обмануть хочешь?

— Ну, как ты не понимаешь, — нетерпеливо сказал я, — какой же это обман! У нас из блокадного Ленинграда ребят на фронт брали, и я ведь не спрятаться хочу. Я со всеми хочу! Надо мне, понимаешь, надо!

— «Надо», — проворчал Антон, — понимаю, что надо. Только помню я, как ты тогда на песке валялся, — это раз. А два — не пойдет это, потому обман, — повторил он упрямо.

Обида и злость подступила у меня к самому горлу.

— Я думал, ты — товарищ, а ты…

И я повернулся, чтобы уйти.

— А как хочешь, так и думай, — сказал Антон мне вслед. — Мой совет с Громовым потолкуй.

В самом мрачном настроении я пришел домой.

Афанасий Григорьевич, как обычно, сидел на бревнышках. Я подсел к нему. Пожалуй, прав Антон: уж если кто и сможет помочь, так это Громов. Я долго не решался начать и молчал. Он раза два глянул на меня из-под лохматых бровей и сказал:

— Ну, давай выкладывай: чего стряслось? Вижу ведь — ерзаешь, как на угольях.

Я рассказал ему про медицинскую комиссию, рассказал с обидой и даже злостью.

— Значит, и смотреть не захотели? — переспросил он. — Ну, а чем я-то тут полезен буду?

— Вас уважают, — сказал я.

— Меня-то уважают, а вот тебя уважат ли?

— Да я уже совсем окреп, Афанасий Григорьевич…

Громов покачал головой, потом встал и велел встать мне.

— Слышь-ко, подними это бревнышко за комелек, — чуть насмешливо сказал он. — Ежели на пять вершков от земли оторвешь, — значит, пойду за тебя хлопотать, ежели нет, — ну, тогда не взыщи.

Я посмотрел на бревнышко. Еще недели три назад и небольшой чемодан я тащил чуть не волоком… Ну, давай, собери всю свою настырность, Соколов-питерский. Я наклонился и взялся за конец этого проклятого бревна. Ладони у меня сразу вспотели, а по спине поползли мурашки.

Вначале я примерился и так, чтобы не заметил Громов, попробовал хоть чуть приподнять комель. Ого! Но, черт возьми, он оторвался! Тогда я подсобрал все мои силенки, крякнул и поднял конец бревна до своих колен. Ноги дрожали, глаза лезли на лоб и пот катился градом по лицу, но я держал, держал, торжествуя и гордясь собой.

— Бросай, — сказал капитан ворчливо, — на самолюбии больше выехал, ну да это тоже неплохо. Ладно, уговорил.