Сага об угре - Патрик Свенссон

и рассказал о своих впечатлениях в многочисленных письмах другу детства Эдуарду Зильберштейну. Писал он на испанском, поскольку они с Зильберштейном подружились во время изучения испанского языка, и красочно описывал город с его ресторанчиками, магазинами и жителями. Время от времени он использовал странные слова — возможно, потому, что писал на неродном языке, однако куда более вероятно, что это был своего рода шифр, принятый между друзьями.

В первом кратком письме от 28 марта Фрейд пишет, что Триест — очень красивый город и что las bestias son muy bellas bestias («здешние бестии — очень красивые бестии»). Под бестиями он подразумевал женщин. В первые дни в Триесте он, похоже, более всего был очарован именно ими. В письмах он рассказывает, как в самый первый день его потрясло, что каждая женщина здесь выглядит как «богиня». Он детально описывает их лица и фигуры, какие они высокие и стройные, с длинными носами и темными бровями, что они бледнее, чем ожидаешь, и у них у всех такие красивые прически, а у некоторых витой локон свисает на один глаз, словно приманка. Посетив соседний городок Муджу, он пишет, что женщины там наделены невероятной фертильностью, поскольку буквально каждая вторая беременна, так что акушеркам хватает работы. Автор писем иронично строит догадки, оказались ли женщины под влиянием морской фауны и «плодоносят круглый год» или же размножаются все вместе в определенное время. «На эти вопросы дадут ответы биологи будущего».

Этих женщин он наблюдает и описывает почти глазами ученого, однако они ему чужды, словно относятся к иному биологическому виду. Похоже, никаких знакомых женского пола Фрейд себе в Триесте не завел, и вскоре его настроение и отношение к городу коренным образом меняются. Он начинает высказывать свою фрустрацию по поводу происходящего — по поводу женщин, как молодых, так и зрелых, которые влекут его, однако вызывают у него противоречивые чувства. Он отмечает, что они злоупотребляют косметикой. Пишет, как они сидят в окнах домов и улыбаются, встречаясь глазами с мужчиной, и иронично сокрушается, что из-за своей работы вынужден держаться от них подальше.

Внезапно он заявляет, что все женщины в Триесте brutta brutta — «страшные уродины». Кажется, его раздражает, что его чувства никак не сочетаются с образом холодного, наблюдающего и систематизирующего ученого, каковым сам он себя считает. «Поскольку подвергать людей вивисекции запрещено, меня с ними ничто не связывает», — пишет он, обнаружив, что даже юные девушки в городе обильно накладывают грим.

Словно для того, чтобы противостоять этим сложным сексуальным переживаниям, Фрейд с головой уходит в работу. В лаборатории у него отдельный кабинет в нескольких шагах от Адриатического моря. «Я в пяти секундах от ближайшей адриатической волны, — сообщает он Зильберштейну и в деталях описывает свое рабочее место: — Планировка моего кабинета весьма своеобразная. Единственное окно, перед которым стоит мой письменный стол со множеством ящиков и большой верхней частью, второй стол для книг и различных вспомогательных предметов, три стула и несколько полок, на которых лежат десятки пробирок. И — последней по очередности, но не по значению — следует назвать дверь, ведущую из комнаты. В левом углу стола стоит микроскоп, в правом углу лежит рыба, посредине — четыре карандаша возле листка бумаги (посему мои рисунки — карикатуры, не лишенные, однако, некоторой ценности), а перед ними теснится множество стеклянных сосудов, кастрюль, круглых и продолговатых мисок, в которых содержатся мелкие бестии или части крупных бестий в соленой морской воде. Среди всего этого стоят или лежат пробирки, инструменты, иглы, покровные и предметные стекла, так что, когда я работаю, мне негде положить руку. У этого стола я просиживаю с восьми до двенадцати и от часу до шести за весьма усердными трудами».

Каждый день он встречает рыбаков, когда они входят в порт с уловом — целыми корзинами жирных адриатических угрей, а потом идет в лабораторию и принимается за работу. В письмах он объясняет Зильберштейну, в чем суть его миссии, прикладывая простенькие рисунки: «Ты знаешь угрей. Долгое время науке были известны лишь самки этого вида. Даже Аристотель не знал, откуда берутся самцы, и потому утверждал, что угри рождаются из глины. В Средние века, а также в наше время развернулась настоящая охота за самцами угря. В зоологии, где нет свидетельства о рождении и где существа — в полном соответствии с идеалами Панета — действуют, не заботясь о наших наблюдениях, мы не можем сказать, кто из них самец, а кто самка, если у животных нет никаких внешних различий. То, что у них вообще существуют половые различия, еще предстоит доказать, и это может осуществить только специалист в области анатомии (поскольку угорь не ведет дневника, из которого можно было бы сделать выводы о его половой принадлежности): он может вскрыть экземпляр и обнаружить у него семенники или же яичники. <…> Совсем недавно зоолог из Триеста утверждал, что он обнаружил семенники, а тем самым — самца угря, но, поскольку ему, похоже, неизвестно, что такое микроскоп, ему не удалось дать научное описание своей находки».

День за днем Зигмунд Фрейд просиживает за столом в своей лаборатории, разрезает угрей, рассматривает в микроскоп и делает записи, ища разгадку тайны. Под микроскопом можно увидеть ответы на все вопросы — таково обещание науки, и если в это не верить, то во что еще остается верить?

Но семенники угря не обнаруживаются, и Фрейд все больше впадает во фрустрацию. По вечерам, около семи, он отправляется на прогулку по узким улочкам Триеста, мимо лавочек и кафе, к морю, где спускающееся солнце превращает поверхность воды в зеркало, под которым скрывается морская жизнь. Он слышит, как портовые рабочие разговаривают на немецком, словенском и итальянском, ощущает запах приправ и кофе, видит, как торговцы рыбой упаковывают остатки утреннего улова, видит женщин с накрашенными глазами, отправляющихся в кабаки на площади. Он видит все это, но в мыслях у него только угорь.

«Мои руки в пятнах красной и белой крови морских обитателей, перед глазами у меня стоит лишь блестящая мертвая ткань, которая постоянно является мне в снах, и я могу думать лишь о больших вопросах, связанных с семенниками и яичниками, — универсальных и важнейших вопросах».

Около месяца Фрейд проводит в простой лаборатории, поглощенный монотонной и бесплодной работой, и в конце концов ему приходится констатировать: он потерпел неудачу. Ему не удалось найти