Английская болезнь - Билл Буфорд

Также я стал тем, кто был им нужен в качестве слушателя их рассказов. Теперь на меня свалилась новая «ответственность». Все просили меня записывать рассказы «правильно». Я стал «папарацци». Мне давали инструкции, советы, указания. Мне было сказано, что:

Они – не хулиганы.

Это позор, что так много препятствий стоит на пути людей, желающих всего лишь поддержать свою команду на выезде.

Они – не хулиганы.

Поведение руководства «Манчестер Юнайтед» – позорно.

Они – не хулиганы.

И так до тех пор, пока наконец я не ответил: да, да, я знаю, знаю, знаю: вы приехали сюда посмотреть футбол и отдохнуть, и впервые за все время я, сам того не желая, в это поверил. Они начали мне нравиться – вероятно, потому, что я начал нравиться им (иррациональный механизм смены установки индивидуума, принятого группой). И это действительно так: не было никакого насилия. Эти люди вели себя шумно, вызывающе, грубо, нецивилизованно, они не радовали глаз, они, в конце концов, могли не вызвать симпатии – но они не были преступниками. И эта мысль перестала меня раздражать. Да, среди них были воры, подонки, алкоголики, но среди них было много и людей, работающих на хорошей работе: инженер из «Бритиш телеком»; начинающий бухгалтер; банковский клерк. Они рассказывали мне не о беспорядках, а о футболе: как они не пропускают ни одного матча, как бесконечно скучны будние дни (нет футбола) и как ужасно лето (нет футбола). Что все они – всего лишь фанатичные приверженцы игры, в мою изначальную схему не слишком укладывалось, но то, что не будет никакого насилия, а они – нормальные английские граждане, не могло не успокаивать. Открытие несколько ужасное, но отнюдь не невозможное. В конце концов, у любого посетителя спортивных зрелищ мужского пола «мужские» черты характера выражены довольно ярко. А у этих людей они, может быть, просто выражены ярче, чем я к тому привык.

Я проголодался и вместе с еще одним парнем отправился в бар под аркой, что на другом конце площади. Вход в бар перегораживал стол, за которым три или четыре пожилые женщины, в соответствии с итальянскими традициями одетые в черное, сновали внутрь бара и обратно, наливая английским суппортерам выпивку. У стола толпилось не меньше сотни англичан, пытавшихся перекричать друг друга, чтобы быть обслуженными в первую очередь. Делали они это, конечно, по-английски – сама мысль, что они могут заговорить на итальянском, казалась чудовищно нелепой – пересыпая язык ругательствами, одно грубее другого. Люди толкались, пихались, то и дело кто-то уходил, не заплатив. Одни суппортер расстегнул шорты и мочился через дверь на пол соседнего кафе, так что сидевшим внутри итальянцам пришлось в панике вскочить, чтобы не быть забрызганными. Полицейские стояли рядом, они все видели, но не пошевелили и пальцем.

Я вернулся на площадь. Я заметил Роя – тот, судя по-всему, «работал» с толпой. Становилось все громче и напряженнее; итальянцы, похоже, стали терять терпение, во всяком случае, они перестали относиться к поведению англичан как к некоему забавному казусу. Они выглядели уже не столь дружелюбно, и машин, циркулирующих вокруг площади, тоже стало больше. Рой вел себя будто модератор, руководил действиями всех и каждого. Это была не та роль, которую я ожидал увидеть в его исполнении, но тем не менее: он помогал полицейским, направлял машины, расталкивал приезжих суппортеров, если они мешали уличному движению, и успокаивал тех, кто бил бутылки или оскорблял прохожих.

Сгущались сумерки, приближалось время начала матча, но что-то не было похоже, что кто-то собирается уходить. Я не знал, где находится стадион, да и в любом случае не собирался отделяться от остальных, но они, казалось, забыли о том, что сегодня футбол. Лица вокруг меня меняли очертания. Теперь это были пьяные лица, красные и опухшие, словно они набрали в рот воды. Некто рядом со мной, лысый и длинный, сказал мне что-то – я не смог разобрать, что именно. Он повторил. Что-то, видимо, его очень возбудило, потому как, чтобы привлечь мое внимание, он попытался ткнуть мне в грудь пальцем. Правда, ему это не удалось, он промахнулся и рухнул как подкошенный. Его друг, такой же длинный, стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, но не падал; он стоял и тупо смотрел на мое левое колено – создавалось впечатление, что если он оторвет от него свой взгляд, то немедленно упадет. Он ничего не говорил. Он не ждал от меня никакого ответа. Он просто смотрел на мое левое колено. Мне пришла в голову дикая мысль, что если я сейчас повернусь и уйду, то он упадет. Так что я не сходил с места.

Молодой и, видимо, смелый итальянец вошел в толпу. В основном итальянцы соблюдали дистанцию и наблюдали за происходящим издали, но этот, паренек лет пятнадцати-шестнадцати, отважился подойти, видимо, решив попрактиковаться в английском. Его три более осторожных приятеля шли в метрах пяти позади него, когда он в школьной манере попытался заговорить с одним из суппортеров. Он спросил его, не «энгличанин» ли он.

Тот не обратил на него внимания, и вообще никто не обращал на него внимания, пока наконец еще какой-то суппортер не взял его за плечо. Я не слышал, что он сказал – что-то сквозь зубы, но довольно зло – но я видел, как лицо паренька поменяло выражение, на нем появился страх – и тут суппортер размахнулся и ударил паренька коленом в пах. Итальянец согнулся, попятился назад и упал, тут же подоспели его приятели, схватили его и потащили прочь, оглядываясь на английского суппортера.

То было первое проявление насилия, которое я увидел.

Кто-то сказал, что приехал Роберт, и что такси обошлось ему в 250 фунтов, а еще кто-то спросил меня, нет ли у меня в Англии знакомых, которые собирались бы записать этот матч – арестовали Мика, так что он не сможет его посмотреть. Я не мог представить, чтобы Мик сделал что-то такое, за что его могли бы арестовать – разве что тут запрещено спать на мостовой – но тут я потерял из виду своего собеседника, так как мне пришлось отпрыгнуть в сторону, дабы избежать потока коричневой жидкости, внезапно выплеснувшегося в моем направлении: суппортера, что смотрел на мое колено, вырвало.

Английские песни стали тише – суппортеры разбрелись по кафе, барам и окрестным улочкам – но самого шума стало больше. Большую его часть теперь производили итальянцы. Судя по всему, рабочий день у них закончился, и суппортеры «Ювентуса» – гудя клаксонами автомобилей, скандируя свои собственные речевки – подтягивались на площадь, чтобы посмотреть на англичан. Надо сказать, что к этому времени взорам их открывалось печальное зрелище. Многие англичане еще были здесь, но они были совсем пьяны и, как Мик, пока он еще был на ногах, бубнили песни себе под нос. Многие спали, заснув прямо на мостовой там, где силы покинули их. Некоторые боролись с приступами рвоты. Вода в фонтане давно потеряла свой первозданный цвет.

Подошел еще кто-то и сказал, что автобусы на матч отъезжают через несколько минут. То бишь на футбол мы все-таки едем. Я поплелся в направлении автобусов, как вдруг неподалеку под аркой заметил знакомую фигуру, одиноко стоявшую там: то был мистер Уикз, британский консул. Скрестив руки на груди, он разглядывал площадь. Мистер Уикз уже не улыбался. Похоже, терпение мистера Уикза было на исходе.

«Кто-нибудь», процедил он зло, сквозь зубы, «видел мистера Роберта Босса?«

Когда делаешь репортаж, главное – быть объективным. Это значит писать и отображать только правду, как будто правда ходит вокруг и ждет появления журналиста. Таков основополагающий принцип журналистики. Этот принцип не предполагает, и это знает любой студент-гуманитарий, придавать какое-либо значение личности того, кто этот репортаж делает. А ведь это не вполне правильно. Вряд ли возможно донести до публики впечатления без того, чтобы они, пройдя сквозь того, кто их получает, не смешались с реакцией этого человека (то есть журналиста). А кроме того, как быть с привходящими обстоятельствами? Например, такими: вы чуть не опаздываете на самолет, слишком много выпиваете в полете, когда приезжаете на место, обнаруживаете, что ваша одежда вполне подходит для тропиков, но на улице того и гляди снег пойдет, что вы забыли носки, что у вас только одна контактная линза, что никто не собирается давать вам интервью, а потом, в половине пятого утра, когда вы соберетесь засесть за написание статьи, вы вдруг обнаруживаете, что писать, собственно, абсолютно не о чем. Трудно не согласиться, что подобные обстоятельства влияют на объективность материала.

Я не хочу быть необъективным, а потому должен сказать, что к тому моменту, когда я увидел под аркой мистера Уикза, обстоятельства, в которых в данном случае находился журналист, были столь серьезны, что не учесть их – значило бы грубо исказить реальное положение вещей. Обстоятельства эти заключались в следующем: журналист был сильно, очень сильно пьян.

Соответственно, он не может вызвать в своей памяти какие-либо воспоминания о поездке на автобусе за исключением смутного ощущения, что в автобусе было очень мало людей, и что, как это ни удивительно, но за рулем автобуса сидел тот же самый водитель. И еще я помню, что мы приехали.