Блаженные времена, хрупкий мир - Роберт Менассе

Это ведь снято на Копакабане.

Да.

Тебе уже лучше, Лео? Да, сказал он, допил водку, посмотрел на Юдифь, помедлив несколько секунд, и в эти секунды Юдифи показалось, что она слышит, как бьется его сердце, но может быть, это было ее собственное. Потом он сказал: Я чувствовал бы себя еще лучше, если бы мы оказались сейчас на Копакабане, и валялись бы на солнце в теплом песке, подальше от этого венского холода, тебе холодно, я надеюсь, ты не замерзла? Лео подошел к железной печке и открыл дверцу.

Как Лео озабочен, заботится буквально обо всем, он — озабоченный, интересно, подходит ли это слово? Юдифь закурила сигарету, наблюдая за Лео, возившимся с печкой, истопник в дорогом костюме, в этой дешевой комнатенке, было ли это чувство сострадания или симпатии, водка или пылающая печь, но она ощутила сильный прилив тепла, какое-то внутреннее горение, от которого, словно белый лист бумаги в огне камина, сгорел ее страх, так быстро и незаметно, в одно мгновение белый лист бумаги сделался черным, и вот он уже исчез, внезапный страх одиночества охватил ее сегодня вечером дома, страх перед суровыми вечерними часами, пока не наступит ночь, и тогда она ляжет в постель под холодную перину и не сможет заснуть, страх перед смертью, которая не наступает и на которую она смотрит широко открытыми глазами в темноте спальни. И ей захотелось водки, захотелось одурения и возбуждения, которое она дает, и снова страх — пить в одиночестве, холодная постель, забытье.

Ах, тебе же нужна пепельница, сказал Лео, вновь выпрямившись, я сейчас принесу.

Не надо, Лео, не уходи, я возьму чашку, можно?

Снова они пили водку, опять стоя, теперь уже молча. Юдифь заметила, что Лео хочет что-то сказать, но явно не знает, с чего начать, хотя, может быть, все дело было просто в насморке, ему приходилось все время дышать через рот, и создавалось впечатление, будто он вот-вот что-то скажет, но почему-то не говорит. Юдифь это рассмешило, Лео улыбнулся в ответ. Да, тебе уже лучше, я вижу, сказала она. Лекарство ты принимал усердно. Теперь я прописываю тебе отпуск на море. Например, на Копакабане. Едем немедленно. Пойдем.

Юдифь взяла Лео за руку, он смотрел на нее растерянно и страстно, она выпила еще глоток водки и пошла из комнаты, ведя Лео за руку. Там кухня, это Юдифь поняла, увидев открытую кухонную дверь, а что же там, за кухней? Спальня, сказал Лео и сделал два шага вперед, но Юдифь остановилась, потянула его за руку назад и спросила, где ванная?

Там, сказал Лео, вон та дверь.

Так, сказала Юдифь, дамы и господа, через несколько минут мы приземлимся в Рио-де-Жанейро.

Она включила свет, обычная ванная, стены облицованы белым кафелем, со старой эмалированной ванной на маленьких вычурных ножках.

А она отапливается?

Да, сказал Лео, вот здесь.

Электрообогреватель висел над дверью, и он включил его.

Стоит летняя жара, влажность составляет девяносто процентов. Мы желаем вам приятного отдыха, сказала Юдифь и включила воду. Хочешь искупаться в море?

Пока в ванную набиралась вода, они разделись, Юдифь принесла из комнаты бутылку и стаканы, потом стул. Он заменил ей столик, она поставила стаканы и бутылку и со вздохом скользнула в горячую воду. Она выпила за здоровье Лео, который тоже полез в ванну, его тело понравилось ей, оно было стройным и крепким, но не таким идиотски мускулистым, как у культуристов, которые постоянно накачивают его, а потом как петухи, прохаживаются по пляжу. Грудь у него была волосатая, член слегка возбужден.

И снова Лео смотрел на нее этим серьезным, патетическим взглядом, и тут же попытался обнять Юдифь, прижаться к ней.

Подожди, сказала Юдифь, расслабься.

Они сидели, откинувшись, друг напротив друга, погрузившись в теплую воду, пили водку.

Вода не слишком горяча? спросил Лео и начал крутить краны, струя холодной воды хлынула из крана в ванну, Юдифь взвизгнула и поджала колени, вода выплеснулась на пол. Оставь, и так все замечательно, сказала Юдифь. Лео резко завернул кран.

Какой прекрасный день, Rio é uma maravilha — Рио великолепен, сказала Юдифь. Está melhor — тебе лучше? спросила она.

Да, сказал Лео, теперь я снова хорошо себя чувствую. И рассказал, как плохо ему было весь этот день, да уже со вчерашнего вечера, когда Юдифь пропала во время демонстрации. Какая глупость, что мы вышли на улицу, сказал он, надо было…

Почему глупость, ты что, хотел, чтобы на улице правили фашисты? спросила Юдифь. И вообще, если теряешься на какое-то время, потом обязательно найдешь человека, если пойдешь вместе с демонстрацией, ты же видел, наверное, что все мы потом оказались у здания парламента.

Видел, конечно, но там же то и дело оказывались эти типы с железными цепями и дубинками, и они меня оттеснили. Зачем мне надо, чтобы они меня изуродовали. Кроме того, там были тысячи людей и полиция, поэтому полная глупость считать, что на улице воцарились бы фашисты, если бы мы с тобой не вышли на улицу.

Лео, не говори ерунды, если бы так говорил каждый, то как раз тогда тысячи людей не вышли бы на улицу, и все бежали бы от фашистов без всякого сопротивления.

Да нет, сказал Лео, фашисты вышли на улицу из-за демонстрантов, они хотели помешать демонстрации…

Нет, мой дорогой, демонстранты были на улице потому, что фашисты уже давно снова выбрались из своих нор, например, в виде нацистов, которые читают в университете антисемитские доклады, и студентов, которые их восторженно приветствуют.

Да и, в общем-то, безразлично, с чего это все началось, но какое это имеет отношение ко мне? Или к тебе? Что нам до этого? Мы бразильцы…

А наши родители — венцы, и эти подонки их здесь унижали и заставили уехать в Бразилию…

К счастью, сказал Лео, в Бразилии они почувствовали себя лучше, да и мы бы с большим удовольствием сейчас оказались там…

Лео, это пустая болтовня, и…

И вообще, сказал Лео, сейчас другие времена, разве не вышли сегодня на улицы тысячи людей в знак протеста против нескольких нацистов, наши родители никуда бы не уехали, если бы тогда было так, как сейчас.

Никто и не говорит, что сегодня все так, как тогда, но о том и речь, чтобы не было так, как тогда.

Так, как было, уже никогда не будет, неважно, выйду ли я сегодня из кафе на улицу или нет, а если и будет, то независимо от того, изобьют ли меня сегодня на улице перед кафе или нет. Неужели ты не понимаешь…

Это ты явно не понимаешь, что говоришь…

Неправда, сказал Лео и ударил рукой по воде, у тебя совершенно бестолковое представление об истории, неужели ты не понимаешь, что все прошедшее, именно потому, что оно минуло, имеет право в последний раз трепыхнуться, и это абсолютно ничего не значит. Из бельэтажа кофейни всю сцену хорошо видно, полиция охраняет всех участников спектакля, а у прессы появляется возможность еще раз торжественно отречься от фашизма. Но если бы это действительно имело значение, то люди в кафе вели бы себя по-другому, но мы ведь были единственными, кто тут же выбежал на улицу. Точно так же волосы или ногти мертвеца растут еще некоторое время после того, как человек умер, и ничего страшного в этом нет, мертвец все равно никогда не восстанет из мертвых. Хорошо, хорошо, пусть люди выходят на демонстрации, если нацисты снова отваживаются высунуть нос, но, честно говоря, все будет происходить независимо от нашего участия, подставимся мы при этом под дубинки или нет, простудимся мы от этого или нет, изуродуют нашу машину или нет, мою машину, например!

Лео рассказал, что случилось с его машиной, и Юдифь язвительно спросила, не собирается ли он поставить ей в упрек то, что кто-то прыгал по его машине.

Нет, сказал Лео и подробно рассказал о том, как унизительно было для него просить у родителей деньги на ремонт машины, и что теперь он больше не может просить их о помощи, чего стоит одна только реакция матери, когда он второй раз за неделю придет просить денег…

Да что ты так переживаешь из-за матери, спросила Юдифь, а нацисты, которые орут «Да здравствует Освенцим!», тебя не унижают? Кроме того, машину точно так же изуродовали бы, если бы мы остались сидеть в кафе, так что, пожалуйста, обвиняй нацистов, а не меня.

Это верно, сказал Лео, но почему мы должны были непременно встречаться в этом кафе, значит, ты заранее собиралась участвовать в этой демонстрации, а я нужен был тебе, чтобы скрасить ожидание, пока демонстрация не приблизится к Бургтеатеру.

Я предложила встретиться в кафе, потому что до этого была на лекции, а «Ландтманн» — ближайшее кафе от университета. Может быть, я и собиралась на демонстрацию, но при этом, естественно, предполагала, что мы пойдем туда вместе, потому что это касается тебя не меньше, чем меня, учитывая историю твоей жизни и твое сознание…

Я сознаю только одно, перебил ее Лео, что мне противно полностью отдаваться чему-то такому, что произойдет и без меня. Нужно делать только то, что ты можешь осуществить сам, лично…