Купавна - Николай Алексеевич Городиский

Кирилл Фомич был в дружбе с моим отцом, частенько заглядывал в наш дом. В те годы учителей в школе не хватало. И Гонтарь, будучи работником милиции, одновременно преподавал физкультуру. На уроках любил говорить о себе: «За неимением гербовой пишут и на простой. Потому обойдемся до лучших времен, когда подоспеют новые «Лесгафты». А меня и Степу при встречах с родителями всегда нахваливал: «Вот она — достойная смена!»

Это был невысокого росточка человек, чрезвычайно крепкий телом, очень строгий, но и справедливый. Авторитет его среди нас, ребятишек, был незыблем. Даже учителя с немалым почтением говорили: «У Кирилла Фомича удостоверение с гербом Советской власти». Неудивительно, мне было отчего перед ним сникнуть, и я даже обратился за помощью к боженьке.

— Дяденька Гонтарь! — забыв его имя и отчество, взмолился я. — Я больше не буду! Я… я больше не инде-е-ец!

— Кто же ты такой будешь?

Его ласковые, но и настороженные глаза все еще держали меня под прицелом; возможно, он подумал, что во мне просыпалось мальчишеское притворство.

— Отвечай, кто ты такой? С кем имею честь разговоры разговаривать? — Он важно надул щеки: — Предъяви документ!

— Нет у меня документов.

— Эт-то почему ж такое?!

Совсем тоненьким голоском, будто не я, а кто-то другой, произнес:

— Я ведь не дорос еще…

— А бегать от родителей дорос? — гремел в моих ушах голос Кирилла Фомича. — А всю милицию на ноги… Эт-то почему ж такое?!

— А потому что я — Коля Градов… Без никаких документов… Вы же знаете меня…

— Такого и знать не знаю.

— Ну, разве вот… Деньги у меня… Возьмите вот.

Лицо Кирилла Фомича построжало, исчезла ухмылка.

— Взятку суешь?! Да я тебя за такое!..

Ноги мои задрожали, подкосились, и я едва не упал перед ним на колени.

— Дяденька, это ж не мои деньги!.. Я у папы в столе… Ей-богу, не взятка. От чистого сердца это я, чтоб вы передали отцу. Все тут они до копеечки. Я больше не буду… Я домой хочу…

— Ну это совсем другая статья. Выходит, к родителям просишься?! Так-так… Понимать надо: не разучился почитать и любить отца и мать свою?

В голосе Кирилла Фомича появилась сердечность. Я знал, у него были уже взрослые дети, и он, наверное, разговаривал с ними вот так — ласково, когда они приезжали к нему из города на побывку.

— А я и не разучивался! — воскликнул я, смелея.

Лед, как говорится, тронулся. Кирилл Фомич не взял у меня деньги, а приказал положить их в карман и лично вернуть отцу.

— Повинную голову меч не сечет, — легонько погладил он меня по голове. — Твою тем более. Вижу, Коля, достойный ты паренек. Ну, а второй индеец где?

У меня совсем отлегло от сердца: строгость Кирилла Фомича в начале встречи со мной была отнюдь не злой — надо же было как-то проучить. Да и каково ему пришлось по жаре скакать, да еще и по пыльной дороге!

— Вон там, в маслиннике, Степка, — ответил я.

— Сейчас мы и его к ответственности, — решительно заявил Кирилл Фомич. — Ну-кось, бери коня под уздцы, попридержи Орлика, пока я за твоим Степкой сбегаю. Не бойся, Орлик — конек тихий, не то что я. И сильный. Всех троих нас живо на сбор пионерский доставит.

Кирилл Фомич зашагал к маслиннику. А я, разинув рот от удивления, неотрывно глядел на него и думал: «Добрый он, хороший. А сердится понарошку».

— Кирилл Фомич! — позвал я. — Теперь я непременно поступлю в пионеры!

Он крикнул в ответ, скрываясь в маслиннике:

— Это мы еще посмотрим!

Степан вышел из «прерий» и «пампасов» смиренным и тихим. Теперь я вдруг перестал видеть в нем воинственного и могущественного вождя индейских племен. Кирилл Фомич вел его за руку.

Я с жалостью смотрел на друга. В тоже время возникло и неприятное чувство своей вины… Придерживая за узду мирно помахивающего хвостом Орлика, я с понурой головой встретил Степу:

— Не сердись, а?

— А этого не хотел? — показал он мне кулак. — Предатель!

В глазах у меня потемнело.

— Ну же, будьте молодцами, «Лесгафты», — сказал Кирилл Фомич. — Хорошие вы люди. А с людьми чего только не бывает. Главное — вовремя остановиться.

— Хорошие люди и расходятся по-хорошему, — вдруг сказал Степан, и я понял: хладнокровие и рассудительность вернулись к нему. Но это ничего мне не предвещало хорошего: конец нашей дружбе!.. Как же быть?.. Скорее бы домой, что будет, то и будет…

Дома даже не ругали. Но, принимая от меня деньги, отец сказал:

— Твой поступок мог бросить тень на всю нашу семью.

Это запомнилось. Оказалось, деньги, которые я унес из дому, были собраны родительским комитетом с целью приобретения инструментов для школьного духового оркестра.

Со Степой мы не встречались, а без него будто унеслось куда-то мое шустрое детство. Избегал встречаться и о Регинкой.

Я выходил на околицу, ложился на траву, смотрел на замысловатую беготню муравьев среди былинок, и тяжким становилось мое одиночество… Однажды возвратился в село лишь к вечеру. Когда совсем стемнело, направился к дому Бездольных, заглянул в освещенное окно, надеясь хоть издали увидеть Степана. Совестился зайти к нему… Наконец решился… Я написал другу зажигательное письмо, но получил уничтожающий ответ: «Предательство не прощаю!»

Вот какой характер стал у моего Степы.

Под 5-й «А» класс отвели комнату на втором этаже, о четырех окнах, прямо над входом в здание школы. Накануне занятий я попросил Кирилла Фомича помочь мне помириться со Степаном. И обстоятельства начали помогать мне.

Степа пришел задолго до первого звонка, сел за парту. По совету Кирилла Фомича я занял свободное