Божьи садовники - Григорий Евгеньевич Ананьин

делают толпящиеся на ней люди, то слева будут видны серые панельные дома, а справа – дощатые заборы, над которыми поднимаются вперемешку крыши старых изб и современных коттеджей. Спереди же и сзади остановка густо обсажена деревьями, за которыми летом почти ничего не видать. Однако человек, который приехал зимою, сразу заметит между голыми стволами торец красного трехэтажного здания; наверху оно украшено башенкой, напоминающей маяк, и потому странно смотрится в местности, где нет никакого моря. Удобная для легковых автомобилей дорога подведена к зданию с другой стороны, и там же оборудована небольшая стоянка. Время от времени к стоянке подъезжает машина, и оттуда двое взрослых людей с серьезными лицами выводят ребенка – мальчика или девочку. Ребенок исчезает за тяжелой дверью парадного входа, успев еще с тоскою оглянуться. Больше он никогда не выйдет из красного здания – его оттуда вынесут, и то лишь затем, чтобы положить в гробик и зарыть где-нибудь на городском кладбище. Ибо это здание – больница, но больница совершенно особого рода: туда кладут пациентов, которых уже нельзя вылечить, но еще можно облегчить их страдания перед неизбежной смертью. Называется эта больница хоспис.

В тот день, о котором пойдет речь, хоспис жил по своему обычному распорядку. Иными словами, время тянулось очень неторопливо – для всех, а особенно для одной недавно поступившей в хоспис девочки. Кровать ее стояла возле самого окна, в большой, словно тренировочный зал, палате, находившейся на третьем этаже, под самой крышей; кое-кто даже утверждал, что весною можно услыхать, как наверху воркуют голуби. Палата была рассчитана на пять человек, и, соответственно, в ней стояло еще четыре койки. Располагались они таким образом, чтобы можно было спокойно, ни обо что не стукнувшись и никого не потревожив, подойти к ящику с игрушками, к шахматному столику и к плоскому телевизору на трех ножках, возле которого поблескивал зелеными огоньками роутер. Его мерцание было особенно заметным именно сейчас, когда в палате потушили свет после ужина и вечернего обхода. Вслед за сумраком в палате воцарилось и безмолвие: никто уже не переговаривался, не просил переменить компресс или дать воды, не плакал от некстати нахлынувших воспоминаний. Ночная медсестра, призванная наблюдать за пятью девочками, которые находились в палате, вскоре начала зевать, а потом и вовсе задремала в широком кресле, обитом розовой тканью. Уснули в своих постелях и маленькие пациентки – все, кроме одной, той самой, которая лежала ближе всех к окну. Повернув на влажной подушке налысо остриженную голову, она широко открытыми глазами смотрела на темное небо, точно кого-то ждала. Ждать пришлось недолго: вскоре за окном возник силуэт мальчика с большими черными крыльями. Еще секунда – и мальчик соскочил с подоконника на пол: плотно прикрытые рамы не стали для него преградой.

Девочка улыбнулась – было видно, что она очень рада гостю, но тут же решила для приличия состроить и обиженную гримасу:

– Ди, где тебя носит! – негромко произнесла она.

Мальчик смущенно потупил взгляд:

– Прости, Настя. Божье дело – в первую очередь, я говорил…

– Вам что, отгулов не дают? Попросил бы!

– Тогда бы пришлось объяснять, зачем он мне.

– Кому объяснять – Господу? Он ведь и так все знает!

– Когда сам признаешься – это все-таки несколько другое… Еще и от напарника не сразу улизнешь.

– Ты ему не рассказывал обо мне?

– Есть вещи, которые держишь в секрете даже от братьев… Думаю, такие вещи должны быть у каждого человека.

– А я было решила, что ты все своим уже растрезвонил…

– По-твоему, я трепло?

– Ну, не сердись, Ди! – Девочка ласково поглядела на мальчика. – Я все понимаю. Просто хочется, чтобы ты хоть иногда прилетал пораньше.

– Да хоть бы я и прилетел, толком поговорить не удастся. Помнишь, что было в прошлый раз?

– Еще бы не помнить!.. – Девочка покосилась в сторону соседней кровати и прошептала: – Мало того, что эта рыжая злюка швырнула в меня подушкой, так еще и разоралась: «Хватит уже бубнить! Достала!» У нее, наверное, опухоль в заднице: мне Ирка ВКонтакте написала, что все такие люди малость неадекватные. Ну, а врачиха решила, что я сама с собою говорю, вот и потащила меня к психиатру или как он там называется – высокий такой мужик с длинными усами, как у таракана, только что ими не шевелит… Показывает он мне лист, где какая-то цветная белиберда нарисована, и спрашивает: «Что видишь?»

– А ты что ответила?

– Ну, я так прямо и сказала, что вижу белиберду.

Ди так и прыснул; он не боялся разбудить кого-либо своим смехом, потому что знал: кроме Насти, его никто не слышит.

– Зато теперь, – продолжила девочка, – ее накачали снотворным, и она до самого утра будет в отключке. И медсестра дрыхнет, даром что на дежурстве! Знает, что недолго уже ей здесь работать, вот, наверное, и решила напоследок отоспаться…

– Разве ее увольняют? А что она сделала?

– Ничего. Просто наш хоспис собираются прикрыть…

– Прикрыть? Почему?

– Денег нет, известно! Сегодня чуть свет двое каких-то дядек приехали на большой черной машине. Видимо, важные шишки, потому что даже по лестнице не стали подниматься: главврач сам к ним вышел, и они долго болтали во дворе. Я-то, разумеется, там не присутствовала, но потом в больнице начали судачить. Да не боись ты, – добавила Настя, заметив, как Ди побледнел, – на улицу меня не выпрут! Просто перестанут принимать новеньких, только и всего. Но нет худа без добра: зато уж мы с тобою всласть наговоримся…

– Скажи, а почему ты можешь меня видеть и слышать?

– Да я сама не знаю! Когда я жила еще с родителями, мне вдруг стало плохо, и меня отвезли в реанимацию. Как везли – не помню, а затем внезапно вспыхнул яркий свет, только не от ламп – лампы не дают такого, и прямо передо мной появился ты. Я сначала перепугалась, хотя и понимала – ты не хотел меня обидеть, попыталась убежать, но чувствую – не могу… И тут откуда-то сверху раздается громкий голос: «Еще рано!» А потом, когда я уже лежала здесь, открываю однажды глаза и вижу: ты на меня смотришь… Я тебя сразу узнала!

– А других братьев ты тоже видишь?

– Я их тут не встречала. Ты ведь говорил, что они прилетают к умирающим, а мы умираем обычно ночью, когда я сплю. А может, я их просто не замечаю, они для меня как бы не существуют. Я никогда не дружила с мальчишками, кроме тебя: ты не такой как все, ты особенный… И не потому, что