Тайны Шерлока Холмса (сборник) - Джун Томсон

От ворот гравиевая дорожка бежала между аккуратно подстриженными газонами, на которых кое-где росли одинокие деревья. По саду с печальным видом бродило несколько человек, насколько я понял – пациентов клиники. Кое-кто из больных сидел на деревянных скамейках, какие можно найти в любом городском парке. В это веселое солнечное июльское утро здесь царила атмосфера уныния, которую нагнетал весь облик клиники.

Лечебница представляла собой большое безобразное здание с четырьмя приземистыми башнями по углам, практически полностью увитое плющом, которому этот дом скорби и был обязан своим названием. Окна едва угадывались в густой массе темной листвы, отчего создавалось впечатление, будто дом смотрит на вас с недоверчивым прищуром.

Экипаж остановился у крыльца, мы вышли. Холмс тут же принял облик человека, страдающего жестокой меланхолией. Как я не раз упоминал прежде[19], мой друг был великим мастером перевоплощения, хотя теперь ему и не понадобилось нацеплять на себя парик или приклеивать накладные усы. Низко понурив голову и придав лицу несчастное выражение, сыщик, шаркая ногами, медленно поднялся по ступенькам – олицетворение глубочайшей депрессии.

Я позвонил в дверь. Открывшая на звонок служанка провела нас через зал, отделанный панелями из темного дуба, в кабинет на первом этаже, окна которого выходили в сад перед домом. В кабинете нас уже ждал доктор Росс Кумбс. Встав из-за стола, он пожал нам руки.

Это был седовласый джентльмен с благородными чертами лица. Однако в манерах его угадывалась нервозность, показавшаяся мне странной для человека его положения.

Впрочем, главенствовала и, несомненно, заправляла всем в кабинете доктора Кумбса дама лет сорока пяти, с черными, едва тронутыми сединой волосами, собранными в шиньон, которую он представил нам как миссис Гермиону Роули, сестру-хозяйку клиники.

В молодости она, надо думать, была невероятной красавицей. Да и сейчас оставалась весьма привлекательной. Когда мы вошли, она воззрилась на нас огромными черными блестящими глазами. Ее взгляд был пристальным и словно пронзал насквозь, отчего создавалось впечатление, будто миссис Роули способна прочесть наши мысли. От этого взгляда мне стало не по себе.

Эту особу окружала аура такой мощи и власти, что рядом с ней все как будто бы становились меньше, ничтожнее.

Весьма тяготясь ее обществом, я изложил, не без запинок, историю болезни «мистера Джеймса Эскота», которую придумали мы с Холмсом, после чего передал медицинскую карточку своего «пациента» доктору Россу Кумбсу.

К этому моменту я уже сумел взять себя в руки и потому твердым, не терпящим возражений тоном в заключение произнес:

– Я должен настаивать на своем праве видеться с пациентом всякий раз, когда сочту это нужным. Весьма вероятно, может возникнуть необходимость обсудить с ним кое-какие срочные семейные дела.

Эту уловку Холмс придумал на тот случай, если ему откажут в любых свиданиях, как это случилось с полковником Уорбертоном.

– Не имею ничего против, доктор Уотсон, – согласился Росс.

На этом, собственно, мы и закончили. Оставалось лишь оплатить недельный курс лечения. Сумма была непомерной – двадцать пять гиней. Деньги я отдал Россу, а он, в свою очередь, вручил их миссис Роули. Встав из-за стола, она отперла дверь на противоположном конце кабинета одним из ключей, подвешенных к ее поясу на длинной цепочке, и удалилась в смежную комнату.

Прежде чем за ней закрылась дверь, мне мельком удалось оглядеть это соседнее помещение. Похоже, оно служило сразу и кабинетом и спальней. Я увидел у противоположной стены большой письменный стол, а также изножье кровати.

Через несколько мгновений сестра-хозяйка вернулась с распиской, которую доктор Росс Кумбс, подписав, передал мне.

Поскольку дело было сделано, мне оставалось только откланяться. Напоследок я попрощался с Холмсом. Оторвав взгляд от ковра, который он со скорбным видом изучал на протяжении всей моей беседы с Кумбсом, Холмс безвольно протянул мне ладонь для рукопожатия и посмотрел на меня так грустно, так жалобно, что мною овладело искреннее беспокойство за друга, которого я оставляю в столь безрадостном состоянии духа.

Только в экипаже, по дороге в Гилфорд, до меня неожиданно дошло, что печаль Холмса была наигранной, и, к вящему удивлению кучера, я громко рассмеялся, в очередной раз потрясенный актерским талантом друга.

Как мне и велел Холмс, спустя три дня я вернулся в Лонг-Мелчет. Попросив кучера остановиться на некотором отдалении от кирпичной ограды «Айви-хауса», я вылез из экипажа и пешком подошел к боковым воротам. Тут я немного помедлил, оглядываясь по сторонам, дабы убедиться, что за мной никто не наблюдает, и лишь затем наклонился и подобрал сложенный клочок бумаги, который Холмс оставил мне в проломе.

В записке говорилось следующее:

Достиг определенных успехов. Свяжитесь с д-ром Кумбсом и поставьте его в известность, что должны завтра (во вторник) меня навестить. На ночь снимите себе комнату на местном постоялом дворе. Когда поедете на встречу со мной в «Айви-хаус», не забудьте захватить мой набор отмычек. Также возьмите потайной фонарь и кусок веревки покрепче. Все это Вам понадобится позже.

Зачем Холмсу понадобились отмычки, мне было понятно, но просьба приготовить фонарь и веревку меня несколько озадачила. Что он собирается делать? Пожав плечами, я решил, что все это, возможно, необходимо для спасения полковника Уорбертона.

Вопросы отпали на следующий день, когда я, выполняя поручение Холмса, вновь приехал в «Айви-хаус».

Мы с Холмсом гуляли по саду, предусмотрительно удалившись на изрядное расстояние от окон клиники, однако мой друг из предосторожности по-прежнему пребывал в образе Джеймса Эскота и потому шел понурившись, шаркая ногами.

– Вы привезли отмычки, Уотсон? – спросил он.

– Да, Холмс.

– Тогда постарайтесь как можно незаметней сунуть их мне в карман.

Выполнив просьбу, я промолвил:

– Я также привез потайной фонарь и веревку.

– Надеюсь, вы не притащили их с собой? – Резко вскинув голову, Холмс вперил в меня пристальный взгляд из-под нахмуренных бровей.

– Да нет же, – поспешил успокоить я. – Они у меня в саквояже, в номере на постоялом дворе. Но зачем вам понадобилась веревка? Вы собираетесь помочь Уорбертону бежать?

– Нет, мой дорогой Уотсон. Подобное предприятие было бы обречено на провал. Его посадили в одну из палат с зарешеченными окнами на верхнем этаже. Там держат тех, кто подвержен приступам буйства.

– Так, значит, он и вправду сошел с ума? – ахнул я, потрясенный мыслью о том, что мой старый армейский друг, быть может, действительно психически болен.

Холмс лишь пожал плечами:

– Мне сложно об этом судить. Я его не видел. Б́ольшую часть времени полковника держат в палате и выпускают погулять только в сопровождении двух служителей. Однако безумен он или нет, спасать его пока что нет смысла. Сперва нужно найти улики, объясняющие, на каком основании его фактически лишили свободы. Кстати, сделайте одолжение, не спрашивайте меня, о каких уликах идет речь. Мне самому не удалось пока до них добраться. Знаю лишь, что они существуют, причем держат их под замком. Именно поэтому мне и понадобились отмычки. Что же касается веревки… Она предназначается вовсе не для побега вашего армейского товарища. Веревка поможет вам проникнуть сюда, в «Айви-хаус».

– Проникнуть сюда, Холмс?

– Именно так, Уотсон. А теперь слушайте внимательно. Не исключено, что у меня не будет возможности повторить сказанное. Посетителей здесь не привечают, и доктор Росс Кумбс или сестра-хозяйка могут в любой момент отправить за мной служителей с наказом отвести меня обратно в клинику.

Следующие несколько минут Холмс излагал мне детали своего плана, а я с нарастающим волнением слушал друга.

– И запомните, Уотсон, – в заключение сказал он, – когда будете поднимать тревогу, позвоните в колокол два раза. Два, а не один! Это очень важно.

– Но почему, Холмс?

– Объясню позже, когда представится такая возможность. Надеюсь, вы понимаете, Уотсон, что нам предстоит нарушить закон? Вас это беспокоит?

– Нисколько. Ведь речь идет о помощи Уорбертону! – заверил я сыщика.

– Вы отчаянный малый! В таком случае, старина, жду вас здесь завтра, в два часа ночи, – промолвил Холмс, пожав мне на прощанье руку.

Тем вечером я счел, что раздеваться и укладываться в постель будет напрасной тратой времени, и потому, расположившись в кресле, задремал одетым в своем номере на постоялом дворе «Любитель крикета».

По прикидкам Холмса, у меня должно было уйти около часа на выполнение моей части плана. В час ночи я встал, накинул на плечо свернутую веревку и, сунув в карман фонарь, не обуваясь, тихо, на цыпочках, спустился по лестнице. Отодвинув засов на кухонной двери, я прокрался во двор. Там я натянул ботинки и двинулся к «Айви-хаусу». Мое сердце бешено колотилось в предвкушении предстоящего приключения.