Форма жизни - Амели Нотомб

Точно так же и переписка не подчиняется никаким законам. Но я склонна скорее не встречаться с корреспондентами, даже не из осторожности, а по причине, так дивно выраженной в одном прустовском предисловии: чтение позволяет нам узнать ближнего, не утратив ту глубину, что возможна лишь наедине с собой.

И в самом деле, думала я, пожалуй, этой писательнице стоило бы узнать меня в моем наиболее интересном состоянии одиночества. Равным образом было бы справедливо и обратное: ее фармацевтическая агитация меня все-таки несколько травмировала.

Когда пришло очередное письмо от американца, я уже позабыла, что просила у него фотографию. Снимок был как удар наотмашь: я увидела нечто голое, дебелое, такое огромное, что не умещалось в кадре. Настоящая экспансия плоти: так и чувствовалось, что это живое вздутие постоянно ищет новых возможностей распространяться, пучиться, расти вширь. Свежий жир, пробиваясь сквозь континенты сформировавшихся тканей, взбухал на поверхности, чтобы, затвердев, как слой сала на жарком, стать, в свою очередь, основанием для нового пласта жира. То было победоносное шествие ожирения: телеса аннексировали пустоту.

Определить пол этой опухоли я затруднилась: фотограф снял ее анфас в полный рост, но гениталии были скрыты огромными валиками жира. Это могла быть женщина, судя по громадным грудям, но они настолько терялись среди прочих складок и выпуклостей, что не выглядели молочными железами, а больше походили на шины.

Потребовалось некоторое время, чтобы я вспомнила, что вздутие на снимке – человек и что это мой корреспондент, рядовой 2-го класса Мелвин Мэппл. Я уже не раз переживала этот всегда удивительный опыт – почерк, внезапно обретший лицо, но в данном случае было трудно определить, где именно на этом теле находится заплывшее жиром лицо. Шеи не было вовсе, там, где голова соединялась с торсом, не просматривалось ни малейшего сужения, которое позволило бы распознать эту часть тела. Мне подумалось, что этого человека нельзя казнить на гильотине, и даже просто повязать галстук ему было бы затруднительно.

Мелвин Мэппл на снимке еще имел черты, но какие – определить не представлялось возможным. Нос с горбинкой или курносый, рот большой или маленький, глаза такие или этакие – не поймешь; только и можно сказать, что у него есть нос, рот и глаза, – уже что-то, потому что и этого не скажешь о подбородке, давно утонувшем в жире. Легко можно было представить, что недалек тот день, когда и эти базовые элементы в свою очередь заплывут и скроются, и от этого становилось жутко. Как же тогда это живое существо сможет дышать, разговаривать, видеть?

Глаза больше всего напоминали гвоздики на обитом кожей кресле: в том, чему полагается быть зеркалом души, не отражалось ничего, кроме усилия, необходимого, чтобы пробиться к внешнему миру. Нос, едва различимый хрящик в океане плоти, еще обладал, как сокровищем, остатками ноздрей: скоро и эту «розетку» замурует кладка жира. Оставалось надеяться, что тогда бедняга сможет дышать ртом, который уж точно продержится до последнего, цепляясь за жизнь с силой, присущей убийцам.

И впрямь трудно было смотреть на этот рот, вернее, на то, что от него осталось, не думая о том, что именно он всему виной, что это ничтожно малое отверстие открыло путь нашествию. Все мы знаем, что команды отдает мозг, однако видя скульптора, смотрим на его руки, встречая парфюмера, глаз не сводим с его носа, а ноги танцовщицы привлекают наше внимание куда больше, чем ее голова. Да, именно губы Мелвина Мэппла были первопроходцами этой пагубной экспансии, именно его зубы совершили этот осознанный акт пережевывания колоссальных количеств пищи. Его рот завораживал, как завораживают великие злодеи, вошедшие в историю.

Я знала этого человека по переписке. Его пальцы казались микроскопическими на концах чудовищно раздутых рук, и я поняла, насколько весь этот жир, должно быть, мешал ему писать. Через какие громадные пласты плоти приходилось пробиваться его словам, чтобы дойти до меня! Расстояние между Ираком и Францией казалось мне меньше дистанции, отделявшей мозг солдата от его руки.

Мозг Мелвина Мэппла – как было не подумать о нем? Серое вещество состоит исключительно из жировой ткани; чрезмерное исхудание чревато последствиями для мозговых клеток. А что происходит в обратном случае? Мозг тоже растет или просто становится жирнее? Если да, то как это отражается на мышлении? Ум Черчилля или, скажем, Хичкока нисколько не пострадал от их нездоровой комплекции, что да то да, но, безусловно, когда носишь на себе такой вес, это не может не повлиять на интеллект.

Впервые я так долго медлила, прежде чем прочесть его письмо:

Дорогая Амели Нотомб,

Спасибо Вам за потрясающую новость! Я счастлив до одури: знаменитая брюссельская галерея «Куллус» включит меня в свой каталог; я прекрасно понимаю, что обязан этим Вам. Я уже всем здесь рассказал: это большое событие. Фотографию посылаю.

Я уже чувствую себя признанным художником. И мне, как таковому, не зазорно показать Вам свое фото. Иначе я бы со стыда сгорел, узнай Вы, как я выгляжу. Но теперь я себе говорю, что это искусство, и горжусь собой.

Надеюсь, что фотография подойдет: я снялся две недели назад. Поблагодарите от меня бельгийского галериста. Еще раз огромное спасибо.

Искренне Ваш

Мелвин Мэппл

Багдад, 14/05/2009

Очень по-американски: все в порядке, лишь бы было официально зафиксировано и ясно сформулировано. Обнародование феномена исключало самомалейшую возможность смущения. Хорошо, конечно, что Мелвин Мэппл не страдает комплексами, но мне стало не по себе: нашел чем козырять! Я укорила себя за эту европейскую стыдливость. В конце концов, он доволен, и это главное.

Тем не менее я невольно сопоставляла образ с текстом, держа в левой руке снимок, в правой – письмо. Переводя глаза с одного на другое, я словно пыталась удостовериться, что это вполне человечное послание написано вот этим пудингом, – и что все письма, так меня взволновавшие, присылал мне этот жиртрест. Эта мысль повергла меня в такое замешательство, что я покраснела. Чтобы покончить с этим, я поспешно сунула фотографию в конверт, написала адрес Куллуса и вложила записку – мол, это и есть новый художник, о котором я говорила.

Американцу я ответила не сразу. Я убеждала себя, что хочу дождаться ответа от галериста. На самом же деле вид этой расплывшейся амебы меня здорово смутил. Я чувствовала, что не способна вот так сразу взять прежний любезный тон нашей переписки: «Спасибо, дорогой Мелвин, за ваше очаровательное фото…» – нет, всякой учтивости есть предел. Я пеняла себе за излишнюю впечатлительность, но ничего с собой поделать не могла.

Почты у меня накопилось предостаточно, и я пока писала людям нормального телосложения. Чтобы окончательно стереть из памяти снимок, я даже заполнила налоговую декларацию: тупая работа помогает жить, у меня было немало случаев в этом убедиться.

В тот день пришло также письмецо от П. с просьбой написать предисловие. Не проходит дня, чтобы я не получила хотя бы одно письмо такого содержания. Я все понимаю, но люди изрядно облегчили бы мою жизнь, если бы избавили меня от этой нескончаемой повинности: одни хотят предисловий, другие присылают мне свои рукописи или просят научить их писательскому ремеслу.

Тот факт, что я отвечаю на письма, порождает глубочайшее заблуждение, массу ложных и противоречивых толкований. Вот вам первое: это-де мое личное ноу-хау в области маркетинга. Между тем цифры говорят за себя: мои читатели исчисляются сотнями миллионов, а я, даже строча письма с присущей мне одержимостью, насчитываю не более 2000 корреспондентов, что уже непомерно. Второе – прямо противоположное: я держу бюро добрых услуг. Нередко приходят письма, в которых у меня открытым текстом просят денег, и не какие-нибудь благотворительные организации, а совершенно посторонние люди; просьбы, как правило, сопровождаются объяснением вроде: «Я хочу написать книгу. Вы знаете, каково это, мне придется бросить работу, а я в золоте не купаюсь, как некоторые». Еще толкования: мне не хватает фантазии для сюжетов, и я черпаю их из рассказов моих корреспондентов; или, например: я ищу сексуальных партнеров; или: я жажду обратиться в ту или иную религию, а может быть, приобщиться к Интернету. И т. д.

Правда одновременно проще и загадочнее, в том числе для меня самой. Я не знаю, почему отвечаю на письма. Я никого и ничего не ищу. Отрадно, когда мне пишут о моих книгах, но это далеко не единственная тема писем, которые я получаю. Когда переписка развивается приятным мне образом – а такое, слава богу, бывает, – на меня снисходит несказанная благодать: это счастье хоть немного узнать кого-то, получить в дар человеческие слова. Не надо быть обделенной, чтобы радоваться такому общению.