Цена слова - Степан Мазур

Детдомовцам просто некуда возвращаться. Человек, у которого есть надёжный тыл — спокоен и вразумителен. Человек без семьи и крова — агрессивен и… зряч. Он видит всё в своём естественном обличье. С первого взгляда. Таких, как они и… с некоторых пор я, сложно обмануть. Только я рождён и воспитан в семье, во мне заложены все нормы и понимания, а они впитывают их с криками и ударами жизни. Без альтернативы.

Грани, грани, грани. Разные взгляды на одну и ту же проблему.

Сбавил шаг, огляделся, возвращаясь в реальный мир из мрачных мыслей: знакомые места. Будучи курьером, пробегал в округе не один десяток километров. Вот же ирония судьбы — квартира в трёх остановках от детдома.

Жалко, ключей нет. Ключи должны быть у Аркашки, если он вознамерился завладеть квартирой. Надо будет залезть к нему в кабинет и найти. Так хоть вещи кое-какие собрать, компьютер Лёхе отдать. Пусть наиграется и продаёт. Всё равно через пару лет железо безнадёжно устареет, да и с кредитом надо расплатиться. Никто счета не обнулял — на отца записан, а значит на меня. А раз на меня, значит, на квартиру. И сколько там процентов за несколько лет нагорит? Сколько потом придётся отдавать?

Я всё-таки неисправимый оптимист и очень хочу жить, раз думаю по этому поводу. И с Аркашкой, хочешь или не хочешь, а придётся бороться. Под пунктом первым запишем в мозг: забрать ключи от квартиры. А остальные пункты пойдут один за другим, насколько себя знаю.

Тяжело выдохнул, прислонившись спиной к сиротливо стоящему дубу посреди знойного города и раскалённого асфальта. Вокруг суетился народ, мелькая на периферии зрения серой дымкой. Этого народа вокруг меня словно не было. Я его не замечал, как, скорее всего, они не замечают меня.

Почему всё так сложно? Один против всего мира.

Сложно, очень сложно. Впервые захотелось напиться. Раньше никогда не пил и не курил. Это только с одной стороны — первый задира деревни, с другой же — образцово-показательный отличник сельской школы, вечно спорящий с учителем истории. Отличник. Даже экзамены раньше срока сдал. Ха, смешно. Отличник и в такой клоаке. И вряд ли в следующий раз пошлю, куда подальше человека, что предложит бутылку и сигарету…

— Вставай, скотина! Хвати ныть! — Закричал сам на себя, и специально больно стукнулся о дерево затылком. Чтобы вылетели все бредовые мысли, чтобы смыло потоком боли это упадочное настроение. Настроение побеждённого. Меня ещё не победили!

Боль от удара. Боль. Да! То, что нужно! То, что необходимо. Регулятор реальности, что не даст уйти от себя и существующих проблем. Их надо решать, а не запивать и закуривать. И даже если ночью начнёт сниться Людка — сто отжиманий и снова в сон.

— Рыжий, поднялся! Встал и пошёл! — Рывком отпихнул себя от дерева и снова зашагал к знакомому до боли двору.

Лавочка. Воспоминания лавиной. Боль. Не эта понятная от удара о дерево, а душевная, настоящая. Для которой нет обезболивающих.

Душа заметалась, просясь на волю. Я стиснул зубы и заставил себя сесть и смотреть на родной подъезд, на родной этаж и физически ощущать огонь с правой стороны двора — там, за домом у остановки зарезали отца.

Надо всё пережить. Надо всё принять и отпустить. Раз и навсегда. Прошлого нет. Есть сегодня. Здесь и сейчас.

Закрыл глаза, и два образа встали на чёрном фоне: мать и отец.

Улыбаются. Отец по-спецназовски, с прищуром, мать открыто, тепло.

Боль!!!

Зачем? Зачем пришёл сюда терзать себя?

Вспомнить и забыть. Принять и отпустить, — ответил сам себе как бы с другой точки зрения. Когда нет собеседника — создаешь воображаемого. Одиночество учит.

Поднялся со скамейки и почти нос к носу столкнулся с Алексеем и Александром. Те как-то странно замерли. Застыли. Шли от дома и не замечали сидящего на скамейке. А теперь, когда поднял голову, разглядели что за гость в «их» дворе.

— Пацаны, рад вас видеть! — Я приблизился и протянул руку.

Саша молча отшатнулся. Лишь взгляд отвечал на все вопросы. Холодный и бескомпромиссный.

Значит, не принимает меня в новом положении.

Я повернулся к Лёхе — тот же взгляд.

— Шёл бы ты отсюда, убийца. — Пробурчал не своим голосом начинающий хакер.

— Вы чего, пацаны? — Хотелось всё объяснить и доказать.

— Иди, иди, бездомный. — Добавил Саша.

— Я ж… за… отца… — Ком встал в горле. — Вы…

— Проваливай!

Двое стояли, скрестив руки на груди.

Им было просто судить. И ничего нельзя доказать. Всё читалось на хмурых лицах. О моём состоянии могли рассказать лишь глаза. Зеркало души не обмануть. Да только не смотрит никто в глаза. Они слишком человечны, чтобы смотреть в глаза убийце. На мне скверна крови, а они белые и пушистые. Убивающий солдат на войне считается героем, а человек, защищающий свою жизнь или жизнь близких в обычных обстоятельствах, вне военных действий — душегуб.

Им ни за что не понять, пока судьба не столкнёт с чем-то подобным.

По сердцу резануло новой бритвой. Больно кольнуло. Я ошибся даже в тех, кого считал новыми друзьями. Глаза намокли и по щекам потекли молчаливые слёзы. Разбитый и поверженный, на негнущихся ногах я побрёл домой, обходя по кривой место убийства отца.

Сучья жизнь!

Молча побрёл остановку за остановкой, пока не вернулся в расположение трёхэтажного здания. Мой дом — детдом. Точка. Я это принимаю. Принимаю ситуацию такой, какая она есть. Другой нет.

Остаток дня со мной не решалась заговорить ни одна живая душа. Обречённые глаза убийцы не сулили заговорившему ничего хорошего.

Ночью снились ужасы и… Людмила.

Я понятия не имел, чего бояться больше.

Остаток августа пролетел неестественно быстро, словно кто-то включил перемотку, как на старом VHS-видеоплеере. Повеяло ранними холодами. Если бы не тепло от прогретой за лето земли, люди вполне могли ощутить позднюю осень.

Я снова не замечал времени и проходящей вокруг жизни. Пусть течёт, как текла. Ни во что больше не вмешаюсь. Даже прекратил таскать гопов на зарядку. Только Кефир занимался со мной по собственному желанию. Он, как будущий студент, хотел подтянуть форму и порядком скинул вес. Прокачивался на глазах. С каждым днём было сё меньше и меньше желающих было упрекнуть за «полноватость» и «вихрастость».

Молодец, взял себя в руки.

Тридцать первого августа нас собрали в коридоре и раздали одежду межсезонного периода. Как самый неопытный, я пришёл за раздачей в числе последних, и то, что получил, было либо короче, либо длиннее необходимого. На пару размеров. Разумно разыскав таких же обделённых, мы просто поменялись одеждой.

Я и раньше-то не был привередливым, всё-таки деревенский, а теперь такие слова как «поношенное», «фасон» и «стиль» выветрились из головы напрочь. Одежда по размеру — вот что было идеалом против всех цветов и украшений вместе взятых.

На следующий день вместе с немногочисленными безликими ровесниками и ордой малышни меня отправили в школу. Добывать знания. Припоминая, насколько тяжёл полный комплекс знаний, я почти подрался за добротный рюкзак. Этот «артефакт» мне достался чудом. Искренне благодарен тем людям, что собирают одежду и вещи и отдают в детские дома, чтобы, такие как я, могли учиться и… жить что ли.

Рюкзак был классным, хоть и старым.

Добредя до школы в компании малышни, я погрузился в другой мир. Школа была большая и просторная, четырёхэтажная, не то, что наш двухэтажный сарай в деревне.

Дети курили прямо на крыльце, изредка, приличия ради, пряча бычки от немногочисленных учительниц или толстого охранника, что иногда показывался на крыльце, бурчал и уходил на сторожевой пост — сидеть на скамейке внутри здания, напротив входа. У нас в деревне народ был попроще, курили только в туалетах на улице за территорией школы. Канализации деревенская школа не имела.

Подходил час линейки, и курильщиков разогнали. Нарядные дети всех возрастов столпились на пятачке перед входом в школу и выстроились по классам. Мы, дети из детского дома, выделялись на фоне пиджаков и платьев старыми кофтами, майками. В лучшем случае — джинсами. Меня сразу же приняли за своего пацаны из неполноценных семей. По коротким разговорам и обрывкам фраз, я понял, что жить в семье алкашей — то же самое, что жить в детдоме. Раз на раз не приходиться: то в детском доме меньше бьют, то в семье у родителей просыпается чувство давно забытой совести, и вместо пива к водке в дом приносят конфеты.

Чёрт возьми, как я рад, что жил в деревне в обычной рабочей семье. Почему раньше не ценил? Не с чем было сравнивать? Для смены ценностей, перестановки приоритетов всегда важно сравнение.

Звучала жуткая музыка коммунистических времён. Вот с музыкой везде одинаково. Репертуар одинаков от класса к классу.

Шутки ради или по настойчивой просьбе Аркашки, меня записали в класс для умственно отсталых. В числе одиннадцати человек, те упорно терроризировали бедную учительницу весь урок, да так, что та сорвала голос. Мне в принципе всё равно, как их принято называть в цивилизованном обществе, но для меня они так и остались дебилами — никакими не умственно отсталыми.