Железный замок, или Сказка о разбуженном принце - Молитвин Павел Вячеславович

Войдя в зал, Джано небрежно кивнул компании купцов, шумно приветствовавших его появление, и с любопытством огляделся.

— Ого! Видать, дела твои поправились! Небось и ардаутское в запасе имеется?

— А то как же! Чего изволит ваша милость? Суп из головы осетра, заливное, пирог с олениной, седло барашка, любертский сыр, печеночный паштет?

— Выбирай сам, но чтобы было съедобно.

— В «Задорном петушке» посетителей не угощают чем попало, — с достоинством отозвался трактирщик. — Осенью здесь останавливался молодой король и не нашел, к чему придраться. А ведь мы даже не были предупреждены о его намерении заглянуть к нам, и обед ничем не отличался от обычного.

— Тебе повезло — молодой король равнодушен к еде. А что, хозяйка твоя еще жива?

— Тоза? Жива — что с этой пивной бочкой сделается! Вот уж кто оплакивал принца! Уж она-то вас наверняка вспомнит. Лиззи, Джилетта! Накрывайте на стол, — окликнул он хорошеньких девушек в белых передниках, жеманно хихикавших над шутками купцов.

Рыцарь отстегнул меч, положил его на лавку и сел за светлый, недавно выскобленный стол. Сделал вошедшему оруженосцу знак усаживаться рядом и снова обратился к трактирщику:

— Садись, Карлино, потешь нас забавным рассказом.

— Какие уж у меня рассказы. А вот заглянул к нам бродячий жонглер, может, хотите его послушать? — Трактирщик повернулся и крикнул в дальний угол зала: — Эй, любезный, не споешь ли знатному господину и почтенным купцам что-нибудь подходящее к случаю?

— Спою, — донесся ответ из угла. — О чем хотят слушать господа?

— Что угодно вашей милости? — склонился трактирщик к Джано. — Про походы и битвы или про прекрасных дам?

— Да мне как-то все равно. Ну, пусть хоть про дам.

— Про жгучие очи! Про пышные бедра! Про наших милашек! — недружным хором подхватили подвыпившие купцы.

— Ну что ж, слушайте. — Жонглер тронул струны и запел сильным низким голосом:

Коль не от сердца песнь идет, Она не стоит ни гроша, А сердце песни не споет, Любви не зная совершенной. Мои кансоны вдохновенны — Любовью у меня горят И сердце, и уста, и взгляд.[2]

— Славно поет. И голос почему-то кажется мне знакомым. — Рыцарь покосился на Карлино, но трактирщик только пожал плечами:

— Мало ли их по дорогам бродит! Может, уже слышали его где-то прежде. Если желаете, я могу узнать его имя.

Джано махнул рукой и потянулся к оловянным судкам и тарелкам, которыми проворные служанки успели уставить стол, — действительно, ну что ему за дело до имени бродячего жонглера! Трактирщик наполнил кубки темно-красным вином.

Вас, Донна, встретил я — и вмиг Огонь любви мне в грудь проник. С тех пор не проходило дня, Чтоб тот огонь не жег меня. Ему угаснуть не дано — Хоть воду лей, хоть пей вино! Все ярче, жарче пышет он, Все яростней во мне взметен. Меня разлука не спасет, В разлуке чувство лишь растет. ……………………………………… Какой мудрец провозгласил, Что с глаз долой — из сердца вон? Он, значит, не бывал влюблен!

— Жаль, герцогиня Венсана его не слышит. Очень она любит этакие вот песенки, даром что супруг ее ни трактиров, ни жонглеров терпеть не может, — сообщил трактирщик.

— Да, хорошо жонглер поет, — подтвердил рыцарь, осушив кубок. Он достал из кошелька золотую монету и бросил ее на стол. — Передай ему, пусть прополощет горло. Да узнай, не хочет ли он служить у молодого короля. А то у короля такой хор безголосых набран, что от их пения на пиру кусок в горле застревает. Лягушек слушать и то краше.

Хоть мы не видимся давно, Но и в разлуке, все равно, Придет ли день, падет ли мрак, — Мне не забыть про вас никак! Куда ни поведут пути, От вас мне, Донна, не уйти, И сердце вам служить готово Без промедления, без зова. Я только к вам одной стремлюсь, А если чем и отвлекусь, Мое же сердце мне о вас Напомнить поспешит тотчас И примется изображать Мне светло-золотую прядь, И стан во всей красе своей, И переливный блеск очей, Лилейно-чистое чело, Где ни морщинки не легло, И ваш прямой, изящный нос, И щеки, что нежнее роз, И рот, что ослепить готов В улыбке блеском жемчугов, Упругой груди белоснежность И обнаженной шеи нежность, И кожу гладкую руки, И длинных пальцев ноготки, Очарование речей, Веселых, чистых как ручей, Ответов ваших прямоту И легких шуток остроту, И вашу ласковость ко мне В тот первый день, наедине…[3]

Едва весеннее солнце позолотило окрестные поля, жонглер вышел из «Задорного петушка» и двинулся к Зачарованному Лесу. Выглядел он так же, как и большинство его собратьев по профессии: загорелое мужественное лицо, длинные волосы до плеч, широкополая шляпа с алой лентой на тулье. За спиной у него был дорожный мешок и лютня, имевшая очертания, непривычные для здешних музыкантов, а из-под тяжелого темного плаща выглядывал меч в кожаных ножнах.

Неторопливо шагая по хорошо наезженной дороге, жонглер с любопытством осматривался по сторонам. С тех пор как он был тут последний раз, многое успело измениться: крестьяне огородили общинный выпас забором из жердей, возле трактира предприимчивые хозяева возвели пекарню и кузницу, в которой, несмотря на ранний час, подручный кузнеца уже разводил огонь.

Жонглер улыбнулся — за годы бродяжничества по чужим землям он столько всего перевидал, что, казалось бы, из его памяти начисто должны были исчезнуть многие детали здешнего ландшафта, а вот поди ж ты, и мельницу эту у реки он помнит, и разлапистую сосну со сломанной ураганом верхушкой, стоящую, словно часовой, у въезда в лес.

Путник остановился, пытаясь припомнить, что же еще он увидит в лесу. Три старые березы, растущие из одного корня и напоминающие гигантский трезубец, дуплистый дуб-великан, около которого он оставил тогда Джано, который стал теперь рыцарем и важным человеком при дворе молодого короля. А потом… Потом, отойдя чуть в сторону от дороги, он выйдет к бурелому, за которым когда-то стоял Железный Замок. А потом?

Потом опять будут дороги, и другие страны, и другие земли, и люди, поющие совсем иные песни. И так бесконечно? Кто знает…

Жонглер, некогда бывший принцем Лотто, с наслаждением подставил запрокинутое лицо солнцу, словно хотел побольше вобрать его в себя, прежде чем войти под хмурые своды переставшего быть зачарованным, но не утратившего своего названия леса, и прошептал:

Чтобы стих вдохновенно звучал, Запомните, песен творцы: В любви им ищите начал, Любовью скрепляйте концы.[4]