Когда звезды чернеют - Пола Маклейн

округлые у основания, с шестами, поддерживающими скошенные стены, связанными вместе и накрытыми корой и древесиной секвойи.

Однако кто будет прикладывать столько усилий, чтобы соорудить убедительную копию хижины помо? И почему так далеко от города, от любого подобия дороги? Это работа какого-то свихнувшегося выживальщика, который думает, что близок конец мира? Человека, который таится, потому что ему есть что скрывать? Или же это мои мозги копа перебирают мрачные варианты, когда на самом деле это просто любитель леса вроде нас с Хэпом, которому временами требуется покой лесов, чтобы почувствовать себя целым?

— Эй? — окликаю я, подавшись вперед, но получаю в ответ только давящую тишину.

* * *

Я не езжу в Мендосино до тех пор, пока у меня не заканчиваются припасы. Это происходит первого октября. Свет начинает меняться вместе со временем года, заостряя углы и тени. Каждый солнечный день встречаешь с благодарностью. Сегодня день прохладный, но ясный, с той суровой свежестью, которую приятно ощущать. Закончив с покупками, я закидываю продукты в машину и решаю немного пройтись. В Ротари-парке разбили лагерь мужчина и женщина; они сидят у складного столика рядом с маленькой потертой палаткой. Рядом устроился средних размеров пес с темной мордой и рыжеватой шерстью. Он замечает меня и вскидывает голову, будто мы друзья. Потом подбегает рысью и пристраивается рядом.

Сначала это забавно — то, как быстро он подлаживается под мой шаг. Я останавливаюсь, поднимаю руку, как регулировщик движения — «стой!» — но он игнорирует жест. Я делаю шаг, и он делает шаг. Я смеюсь, и он садится. Похоже, мы — участники комедийного шоу, хотя на нас никто не смотрит, даже пара хиппи в парке.

Я иду к ним.

— Эй, вы не могли бы придержать вашу собаку?

— Она не наша, — говорит женщина. Ей может быть тридцать или пятьдесят, на лице морщины от солнца, торчащие светлые волосы напоминают пух утенка. Толстовка с эмблемой «Сихокс»[12] свисает до середины бедра поверх длинной юбки с принтами. — Первый раз ее видим.

Парень рядом с ней выглядит так, будто не покидал улиц со времен «Лета любви»[13]. Через плечо перекинута седеющая косичка, небрежно заплетенная, но чистая. Серебряный зуб подмигивает, когда он говорит:

— Но собака умная.

— Откуда вы знаете? — у меня никогда не было собаки.

— По глазам видно. И, смотрите, она слушает.

— Она?

Еще одна улыбка с серебряным проблеском.

— Вы точно не любительница собак.

Я, внезапно очарованная им, смеюсь.

— А вы можете просто придержать ее, чтобы я ушла отсюда?

— Без проблем. — Он указывает на землю, и собака садится, ожидая следующей команды. Когда он поднимает ладонь параллельно земле, собака опускается на живот. На тыльной стороне его левой руки я замечаю штук пять крестиков в круге.

— А что означает ваша татуировка? — спрашиваю, указывая на нее.

— Уроки. — Его зрачки такие черные, что кажутся мультяшными. — Вещи, которые не следует забывать.

Женщина говорит:

— Не верьте его байкам. Однажды он заявил, что эти крестики означают людей, которых он убил в битве. Давайте, спросите его, в какой.

— В какой битве? — подыгрываю я.

— При Ватерлоо.

Глава 10

Иден была первым встреченным мной человеком, который верил в прошлые жизни. До этого я сталкивалась с множеством образчиков различных религий из разных мест: от мормонов и пятидесятников до пресвитериан, не особо убежденная никем из них. Но вселенная Иден была больше и намного сложнее, чем я когда-либо слышала, и более интуитивной. Для нее реинкарнация была очевидным продолжением идеи цикличности жизни. Всей жизни. Все крутилось в постоянно движущемся колесе рождений, роста и разложения: океан вокруг нас и Млечный Путь над нами, и все галактики за пределами нашей, бесчисленные, как папоротники, росшие по краю дороги. Бог был не где-то там, в некоем небесном королевстве, а здесь, в мире: в комке грязи и капле росы, в терпении паука, живущего за банкой с сахаром, в изящных нитях его паутины. Как набегающая волна на Португальском пляже не могла остановиться, так и смерть не была концом. Иден нашла в этом покой, но мне пока не удавалось.

* * *

После того как нашли тело Дженни, расследование затянулось на месяцы. Эллис Флад и его люди допросили полгорода — по крайней мере, так казалось, — пытаясь докопаться до дна тайны. Ее отца и Калеба, всех друзей Дженни, людей, с которыми она работала на винограднике в Бунвилле. Джек Форд был первым подозреваемым. Он был странным, и всегда таким был, к тому же многие знали, что он слишком много пьет. Помимо жены, которая сбежала от него неизвестно куда, когда Калебу и Дженни было шесть, он мало с кем был близок, включая собственных детей. Не раз я видела, как Калеб вздрагивает, когда Джек зовет его по имени. Но это было не доказательство. Эллис Флад не нашел ничего на Джека, и поиски продолжились.

Дженни, как оказалось, вела дневник, который нашли, когда полиция обыскивала ее комнату. В основном страницы были заполнены загадочными поэмами и текстами песен, но в последние месяцы перед ее смертью было порядочно записей о том, что ей хочется уйти из дома, как ушла ее мать — без единого слова. Жизнь была невыносимой. Она не могла тут оставаться. Не могла больше этого выносить. Таков был общий тон ее записей, но ничего конкретного о гнете или страхах, ничего о том, почему она так отчаялась именно сейчас, когда в любом случае совсем скоро уедет в колледж. Был в этом смысл или нет, однако в целом теории сводились к тому, что Дженни решила сбежать той ночью, когда исчезла, но вместо отзывчивого водителя наткнулась на своего убийцу. Что же касается личности убийцы, тут у следствия не было ни единой зацепки. Он мог быть перекати-полем, проезжавшим мимо, или все еще находился здесь, прячась у всех на виду.

Соседи перестали цепляться языками на улице. Хэп и Иден никогда не запирали дом на ночь, но теперь делали это, как и все остальные. Служебный пистолет Хэпа, который тот обычно запирал в ящике в машине, сейчас по ночам лежал на столике у кровати. Чувствовала ли я себя от этого безопаснее? Немного, возможно, но очертания мира разом изменились, сменили форму — и не только для меня. Офис шерифа начал настаивать на девятичасовом комендантском часе для всех младше восемнадцати. В любом случае никому не хотелось оставаться на улице после наступления темноты. Те дни ушли навсегда, как костры на пляже или прятки на утесах. Как