Господь, мы поднимаемся - Николай Гаврилов

– Так ты думаешь, что поход всё-таки начнётся? – спросил он, внимательно разглядывая слугу.

– Вне всякого сомнения, отче, – по-прежнему ровным тоном ответил монах. – Я видел их лица. Они пойдут до самого конца. И я хочу идти вместе с ними.

На холёном лице настоятеля появилось крайнее изумление. Вначале вверх поползла одна чёрная бровь, затем другая. Веки широко открылись. Борьба на карьерной церковной лестнице научила его ничему не удивляться, а теперь вот пришлось. Он откинулся всем телом назад, руки остались на столе, на кроваво-тёмном рубине блестели отсветы огоньков свечей.

– Ты что ж, поверил, что этот безумный мальчишка встречался с настоящим ангелом? – спросил он после долгой паузы.

– Да, поверил, – коротко произнес монах.

Вновь повисла пауза. Было слышно, как где-то наверху на слабом ветру со скрипом поворачивается флюгер. По каменным стенам ходили красные и черные тени. Настоятель долго смотрел на застывшего в поклоне монаха.

В стройной системе мировоззрения приора не было никаких ангелов, а если и были, то им не было никакого дела до людей. Но не заразной силе веры мальчишки удивлялся в эту минуту приор, на своем веку он повидал немало фанатиков. Приор изумлялся глупости своего доверенного монаха. Это было так, словно фокусник послал своего лучшего ученика посмотреть на фокус конкурента, предварительно раскрыв ему всю технику обмана, а ученик вместо того, чтобы внимательно наблюдать за тонкостями, стал восторгаться и хлопать в ладоши вместе с другими зрителями.

Монах же, наоборот, думал, что проснулся.

Ничего не видно, если душа слепа.

Горы обветшают и рассыплются, моря иссохнут, погаснет солнце, и небо свернётся как свиток, но вера останется: лишь только она знает, что есть вечность. Без веры нет надежды.

Умрёт человек, положат его в гроб и торжественно закопают в землю на съедение червям. Если не искал в этой жизни Бога, там Его тоже не найдёшь. Земной ум – это ловушка для веры, поэтому и сказано: «Обратитесь в детей». Но говорить об этом настоятелю было бесполезно.

– Это же дети, – нарушил молчание приор. – Никуда они не пойдут. Даже если и соберутся некоторые из них в этом самом Вандоме, день-два попоют псалмы и разбегутся. А тех, кто заиграется, родители за уши растащат по домам. Ты останешься один. Сам знаешь: если уйдешь из монастыря, назад тебе уже не вернуться.

– И все-таки я пойду, – тихо произнес монах, всем своим видом сохраняя почтение к бывшему духовному наставнику. – Мальчик помог мне вспомнить, зачем я когда-то постригся в монахи. Это трудно объяснить, но я хочу следовать за ним.

С четырнадцати лет он находился при церкви: прислуживал, угождал, выслуживался, думая, что это и есть дорога к Богу. Продавал индульгенции, продавал людям пропуск в Царство Божие – то, чего не имел сам. Исчезло живое общение в молитве, сменилось монотонным чтением правил. Была в глубине мысль, что что-то не так, но он гнал ее от себя, и, успокоенная внутренними убеждениями, душа постепенно засыпала.

Дети словно открыли ему глаза.

Монах хотел сказать, что только сейчас понял пророческие строки из Священного писания, где сказано, что не детям надо вырасти до познания Бога, – им, взрослым, надо обратиться в детей, чтобы найти в своём сердце то самое состояние безграничной веры. Он хотел сказать, что хочет поверить в чудеса, как они, и не сомневаться, что эти чудеса произойдут; что он хочет идти вместе с детьми по дальним дорогам, соприкасаясь с их чистотой, и в конце пути быть рядом с ними, когда на стенах пещеры Гроба Господня замерцают синие огоньки, постепенно превращаясь в океан света, а небо над всей землёй окраситься заревом, предвещающим пришествие в мир Сына Божьего. Он хотел добавить, что не напрасно Господь утаил свои тайны от мудрых да разумных и открыл их младенцам. Для мудрых и разумных чудес в этом мире не бывает.

Конец ознакомительного фрагмента.