Экзистенциализм. Период становления - Петр Владимирович Рябов

человек – в своей полноте, необъективируемости, свободе, цельности, уникальности, загадочной глубине – исчезает! Ведь невозможна же «наука о свободе» или «наука о личности», поскольку свобода и личность не обобщаемы и не детерминируемы! Человек – нечто необъективируемое и неабстрагируемое, нечто большее, чем просто homo economicus, или zoon politikon, или даже homo sapiens. И экзистенциальная философия не устает подчеркивать, что попытки постигнуть человека исключительно научными средствами ведут к его объективации, овеществлению, отчуждению и обесчеловечиванию, к тому, что самое главное и неуловимое в человеке ускользает от внимания. Итак, повторю, экзистенциализм вовсе не отрицает разум и науку, как таковые, – он отрицает сциентизм и рационализм как идолов Нового времени, указывая на границы возможностей разума и науки, и, вслед за романтизмом и «философией жизни», ищет иные, вненаучные пути описания и постижения человеческой реальности.

Все вы, кто как-либо изучал философию, знаете, что один из ее главных вопросов – вопрос об истине, и есть различные философские концепции истины: корреспондентская (классическая, аристотелевская), прагматическая, когерентная, конвенционалистская… Со мной однажды была забавная история. Когда-то, в 1994 году, я, будучи аспирантом, сдавал кандидатский экзамен по гносеологии, и мне как раз достался вопрос об истине. А председателем экзаменационной комиссии была, кстати, одна из крупнейших философов познания современной России Людмила Александровна Микешина. Я добросовестно пересказал ей четыре названные выше концепции истины. Тогда она спросила меня: «А какая из этих четырех концепций истины ближе лично вам, Петр Владимирович?» И я честно ответил: «Из этих четырех концепций истины мне ближе всех… пятая – экзистенциальная!» И она весьма удивилась.

У экзистенциализма есть свое представление о том, что такое истина. Наиболее ярко это выразил Кьеркегор: для экзистенциализма истина – это то, что субъективно, то, что личностно. Он сказал: «Истину нельзя знать или не знать, в истине можно быть или не быть. Истина – это не то, что ты знаешь, а то, что ты есть». Истина онтологична, неотделима от личности, связана со страстью и искренностью, с поступками и жизнью, а не со знаниями человека. Ведь можно знать о добре и быть негодяем. Как и весь экзистенциализм, такое понимание истины восходит еще к Сократу. Сократ не давал людям новых «знаний», он вводил их в такое состояние (через сомнение, стыд, рефлексию), когда они могли изменить свою жизнь, заражал их (тех, кто желал) бациллой самосознания. Почему Сократ не писал книг? Потому что истину нельзя отделить от человека, от личности, от ситуации, сделать чем-то объективным, анонимным, завершенным, общезначимым, выразимым. И именно поэтому, из-за необъективируемого характера истины, я думаю, Христос никак не мог ответить словами на риторический вопрос скептика Понтия Пилата «что есть истина?», ибо истина вообще не есть «что» (то есть что-то безликое, объективное, отделимое от личности, выразимое словами). Основатель же экзистенциализма Кьеркегор в равной степени опирался и на сократическую традицию, и на традицию Христа. Мы говорим «истинный друг», «истинная любовь», имея в виду не объективную достоверность, но искренность, страстность, вовлеченность человека в эту истину.

Ницше, с присущей ему провокативностью, однажды сказал, что предпочитает заблуждение истине, потому что то, что обычно называют «истиной», есть нечто никому не нужное, анонимное и безликое, то, что для всех и ни для кого, как таблица умножения. Дважды два – четыре. Хорошо. Ну и какое мне до этого дело? А заблуждение несет на себе отпечаток человеческой страсти, интереса, жизни, желания. «Ах, обмануть меня не трудно!

Я сам обманываться рад!» И вот в этом смысле экзистенциализм говорит об истинном как неотделимом от личности и бытийном. Но какими средствами может философия подобраться к этому?

Стиль и манера экзистенциального философствования. Учитывая специфичность своих проблем и вопросов, экзистенциализм вырабатывает свой язык, свой стиль, свою манеру философствования, которая очень отличается от других философских течений. Важно ведь не только, о чем философствуют, но и то, как это делают. В чем специфика экзистенциального философствования по форме?

Мы видим, что довольно часто экзистенциалисты – это художники слова, писатели, драматурги и поэты. Например, Кьеркегор, Марсель, Бубер, Бовуар, Камю, Унамуно, Сартр – крупнейшие писатели. Камю скажет: «Хочешь философствовать – пиши романы». Случайно ли это? Конечно нет. Дело не в том, что экзистенциалисты при помощи романов, рассказов и пьес хотели популяризировать экзистенциализм. Вопрос куда тоньше и глубже. Вслед за романтиками, экзистенциалисты считают, что философия ближе к искусству, чем к науке. Как выразить невыразимое? Как сказать о личном, самом интимном, не переводимом на язык абстрактных понятий? Как передать живой опыт человека? Только намеком, символом, знаком. Очень важно не договаривать. (Кьеркегор однажды скажет, что в экзистенциальных вопросах умение недоговаривать свидетельствует о такте.) Наука терпит в этом фиаско с ее строгими застывшими формами, понятиями, анонимными общими местами, объективированием и обезличиванием. А вот искусство это схватывает. Его язык адекватнее в этой задаче – выразить живое, индивидуальное, выразить невыразимое, намекнуть, подвести человека к чему-то важному, прямо не навязывая это. Художник это может лучше, чем ученый. Поэтому экзистенциализму так близки и органичны художественные литературные формы выражения.

Все это, конечно, не означает, что философы-экзистенциалисты совсем не способны были писать традиционные «скучные» наукообразные трактаты и статьи. Не только Ясперс или Хайдеггер, но даже и талантливый и остроумный литератор Сартр еще как умели писать «заумные» тяжеловесные наукообразные трактаты на тысячу страниц! Их не могут осилить даже философы-специалисты. И все же именно художественная форма письма в высшей степени характерна для экзистенциалистов. Философия, как известно, не будучи ни наукой, ни искусством, ни религией, располагается между ними, одним крылом тяготея к строгой науке, а другим – к художественному и религиозному опыту. И если одни философские направления, сциентистски ориентированные, наукообразны и по форме (трудно представить позитивиста или марксиста поэтом или писателем, хотя бывали и тут исключения: отец «второго позитивизма» Авенариус был популярным писателем, а марксист Богданов писал не совсем плохие фантастические романы, разумеется, как полагается марксисту, на социально-утопические темы), то другие философские течения, выросшие из романтизма и ориентированные на постижение человека – и среди них экзистенциализм, – очень органично выражают себя в поэзии, драматургии, новеллистике, эссеистике.

Еще одна особенность экзистенциального философствования – это нередко его фрагментарность, афористичность и парадоксальность. Различные философы совершенно независимо друг от друга пишут сочинения афоризмами, в виде дневников, исповедей, отрывков, возьмем ли мы Мишеля Монтеня, Блеза Паскаля, Габриэля Марселя, Льва Шестова, Фридриха Ницше или Василия Розанова. Задача экзистенциалистов – не строить всеобъемлющую герметическую и догматическую систему, а взорвать сознание человека, спровоцировать его на рефлексию и удивление (изначальную стихию