Чеченцы - Зарема Ибрагимова

Империя- это сложносоставное государство, в котором метрополия, так или иначе, отличается от периферии, а отношения между ними задаются метрополией и воспринимаются периферией как оправданное или неоправданное неравенство, субординация и эксплуатация. В ходе исследований выяснилось, что эти вопросы – одни из ключевых в изучении империй. Ментальное, смысловое значение империи порождается не только военно-политической экспансией, являющейся ее обоснованием и катализатором в аспекте реально-политическом, но и «имперской идеей» – продуктом мифологического сознания. Этнокультурные мифы начинают строить черты концепта, иногда они принимают рациональную оболочку, утрачивая самодостаточность и, все отчетливее соединяются с историей, в качестве ее первоначала. Мессианская ориентация, универсализм представлений о судьбе русского народа и государства предполагают именно имперский способ достижения цели- совершенного миропорядка. Из глубин общественного сознания рождается представление о неизбежности имперского пути России, об естественно – историческом характере возрастания ее пространств и народов. Н.А. Бердяев, например, писал о том, что «мессианская идея, заложенная в сердце русского народа, была плодом страдальческой судьбы русского народа, его взысканий Града Грядущего»20.

Однако в Европе о России складывалось прямо противоположное мнение, зачастую редко подкрепленное весомыми доводами, но полное необъяснимого страха перед могущественной, постоянно расширяющейся и «непонятной» страной, отличной от всего мира и живущей только по своим правилам. В конце 1903 года на Западе появилась статья Дайси с мрачными взглядами на состояние России. По мнению публициста «…русские остаются нецивилизованным народом с варварской моралью. Неспособность русских к учению приводит к тому, что представители образованных народов набираются почти исключительно из евреев. Ведя постоянные завоевания, Россия не прививает покоряемым племенам высокие культурные идеалы, потому что сама воплощает бескультурье: моральная тьма русского правления непрерывно распространяется по всему земному шару»21. Генералу де Кастельбажаку, возглавлявшему посольство Франции в Санкт-Петербурге и считавшемуся знатоком России у себя на родине, принадлежат следующие слова: «…Россия чужда всякой логике. В самом деле, нет логики в этой империи – ни в народе, ни в дворянстве, ни в правительстве, ни даже у самого государя; нельзя о них судить по нравственным нормам нашей западной цивилизации… Будущее этого 60-миллионного народа, энергичного и смышленого, невежественного и легкомысленного, приверженного фанатизму и суеверию, лишенного моральных принципов, представляется мне пугающим как для него самого, так и для Европы» (1853 г.)22.

Русские болезненно относились к тому, что Европа смотрела на них свысока и считала лишь «полуцивилизованным» народом. Лорд Керзон, например, утверждал, что завоевание Россией Средней Азии было «завоеванием одних восточных народов другими». По мнению Д. Дивен «наиболее радикальной реакцией россиян на пренебрежительное отношение европейцев была гордость своими полуазиатскими корнями и татарской наследственностью, а также осознанием «отдельности» от европейской цивилизации». Российское государство, безусловно, стало гораздо богаче и сильнее в результате если не всех, то большинства своих территориальных приобретений. Без этих завоеваний оно не стало бы великой державой23.

Негативная информация о России издавна легче усваивалась в Западной Европе, чем позитивная. Недоверие веками составляло почву отношений. За злободневными придирками, поучениями и «причитаниями» скрыты фундаментальные недоразумения, конфликт архетипов, культурный диссонанс. Давнее соседство и смутно ощущаемое дальнее родство (в широком смысле слова) только усиливали раздражение. Выдающийся американский политический мыслитель Джордж Кеннан писал: «Пути, которыми народы достигают достойного и просвещенного государственного строя, представляют собой глубочайшие и интимнейшие процессы национальной жизни. Иностранцам эти пути часто не понятны, и иностранное вмешательство в эти процессы не может принести ничего, кроме вреда». Тем не менее, на протяжении столетий Россию учили строить свое общество и свою историю западные политики, навязывая в этих поучениях свои идеалы и свои принципы, зачастую совсем не приемлемые здесь и вызывающие только раздражение и обострение взаимоотношений24.

Политика царского самодержавия по отношению к «инородцам», национальным окраинам была направлена на укрепление унитаристских тенденций. Это явно противоречило не только российскому менталитету, но и европейским традициям либерализма. Именно в таких условиях сформировались позиции различных политических партий по национальному вопросу, в том числе российских социал – демократов, а затем и большевиков25. Н.Я. Данилевский в своем знаменитом трактате «Россия и Европа», обосновывая право России на «обуздание» горцев, писал: «В Шотландских горах, с небольшим лет сто тому назад, жило несколько десятков, а может, и сотен тысяч таких рыцарей свободы; хотя те были христиане, и пообразованнее, и посмирнее, – да и горы, в которых они жили, не Кавказским чета, – но, однако, Англия нашла, что нельзя терпеть их гайлендеровских привычек, и при удобном случае разогнала их на все четыре стороны»26. Разумеется, есть и будут оставаться государственные интересы держав, но они могут находить свое решение не путем диктата, силой оружия, методами давления, скрытой формой угроз и т. п., а цивилизованными методами, учитывая национальные интересы и достоинство тех или иных народов, сообществ, государств27.

Из-за того, что в 1801 г. Ирландия стала частью Соединенного Королевства, историки Британской империи обычно выпускают ее из вида. Хотя еще в шестнадцатом веке именно в Ирландии были заложены основные принципы британского имперского правления. Они подразумевают идеологию цивилизационной миссии – глубокое (и, как правило, пренебрежительное) чувство культурного превосходства над аборигенами, а также доктрину «terra nullius» (ничейная территория, область, не подлежащая под сюзеренитет какого – либо государства). Как отмечал еще Гуго Гроций (1583–1645), «ничья земля» приравнивается к территории противника по праву вести на ней военные действия; предполагающую, что земля (и, как следствие другие экономические ресурсы), которую плохо обрабатывают отсталые местные жители, может быть законно экспроприирована более сильным и развитым захватчиком. Только в XIX веке британцы перестали рассматривать Ирландию как колонию, и точно так же поступили историки Британской империи28.

У. Черчилль29 так объяснял изменения в политике Британии в отношении Ирландии: «Отношения между Британией и Ирландией складывались в те столетия, когда независимость враждебной Ирландии угрожала самой жизни Британии. Всякий политический шаг, всякая перемена политики, всякая форма гнета, к которым прибегала более сильная островная держава, объяснялись именно этим основным фактом. Только в XX столетии эта угроза уже перестала быть реальной. Когда Британия с ее 12 млн. населения была зажата в тиски между Францией, имевшей 20 млн. жителей и являвшейся в течение тысячи лет наследственным врагом и возможным завоевателем, и враждебной Ирландией с ее 7 млн. населением, опасения этих 12 млн. покажутся нам извинительными, и мы поймем принимавшиеся ими меры. Но ситуация совершенно изменилась, когда Францию далеко перегнала ее вековая соперница Германия, когда население Ирландии сократилось до четырех с четвертью миллионов (без Ольстера до трех) и когда население Британии, не считая ее колониальных владений, достигло сорока трех миллионов»30.

Специфика колонизации англичанами Ирландии была такова, что в южной части острова заселение не носило массового характера, в то время как северо – восток захлестнула мощная волна эмиграции. Ольстер становился центром развития капиталистической промышленности, остальная Ирландия оставалась аграрной. Первоначально английское правительство вместо урегулирования этнополитического конфликта предпочло силовое решение ирландской проблемы. Восстания и протесты подавлялись, коренное население подвергалось дискриминации. Крупное восстание произошло в 1641–1652 гг. в ответ на земельные конфискации, оно было подавлено. Постепенно Великобритания стала применять более демократичные методы во взаимоотношениях с населением Ирландии31.

Мысль о превосходстве английской нации являлась общепринятой во втор. пол. XIX в. Так, лорд Солсбери заявлял: «Там, где появляются власть англичан и английское влияние, восстанавливаются мир и порядок, увеличиваются процветание и богатство, и поэтому перспектива установления британского правления приветствуется людьми каждой расы и каждой веры». Я утверждаю, что мы – лучшая нация в мире, и чем большую часть мира мы заселим, тем лучше будет для человечества», – писал ярый приверженец и активный создатель Британской империи Сесиль Родс32. Имперское сознание было полезно для правящих кругов тем, что все недовольство населения метрополии нередко направлялось на «ленивых и враждебных нахлебников» в колониях. Тем самым народ самоутверждался в ощущении своего превосходства. Так, в частности, английский обыватель полагал, что «… индийцы лгут, полагая, что англичане ограбили Индию, захватив в свои руки торговлю хлопком; на деле они сами наплодили столько ртов, что те все пожирают…». В Первую мировую войну пропаганда впервые целиком формировала умонастроение солдат, им внушалось: «Англия всегда права, а раз она объявила войну Германии или кому-то еще, то эти страны и виноваты…»33.