Ovum - Кирилл Куталов

Разбомбили деревню в Алжире, никто не выжил, только эти. Им дали час перед налётом, отпустить женщин. Искать тебя некому, это просто тела, как в Уганде. В последний раз. Потом завяжешь. Займёшься этой новой штукой – тебе понравится. И ездить никуда не надо. Соглашайся.

Славик выливает остатки кофе из стеклянной колбы в чашку, медленно допивает, переворачивает чашку на блюдце дном вверх. Все коридоры, лифты и даже замки на дверях апартаментов на восьмидесятом этаже Бурдж-Халифы подключены к системе наблюдения и распознавания лиц. С другой стороны, это же не нейро. Обычное порно под амфетамином. Триста плетей. Двойной гонорар. Он слышал, у этих, с севера, толерантность. Дозу придётся увеличить.

– Сегодня расплатишься?

– Сразу, за всё!

В оранжевом свете поляризованного заката тень от автоматической кофеварки на стене похожа на гигантский гриб.

– Ладно. Показывай.

Шейх поднимается с дивана, достаёт из встроенного в стену шкафа чёрный карбоновый бокс, кладёт на стеклянную столешницу, щёлкает замками. В углублениях поролонового вкладыша поблёскивают закалённым стеклом кубики камер для 3D-съёмки. Последние модели, как в каталоге. Славик вспоминает перепаянный на Савёловском контроллер, разбитую армейским ботинком gopro, лопнувший экран айпада. Хорошая техника. Очень хорошая техника.

Шейх вынимает из бокса вкладыш с камерами. На чёрном бархате потайного дна поблёскивают в поляризованных лучах хрустальные анальные пробки, зеркальная поверхность металлического вибратора, под кожаной сбруей страпона белеют стянутые розовой резинкой пакетики с размазанным по внутренней поверхности белым порошком.

– Это тоже можешь себе оставить, – смеётся Шейх.

Он достаёт из кармана джалабии стопку телефонов, вытягивает, как козырного туза, средний, набирает в мессенджере несколько слов, дожидается ответа и прячет телефоны обратно.

– Сейчас сок принесу.

И выходит из комнаты.

15. Инженер. Жара

Были, конечно, нюансы.

– А у тебя что? – спросила Чёрная. Я лежал на её кровати, в пенале съёмной студии, под немецкой хрустальной люстрой и рассказывал про мёртвых порнозвёзд, про лицо отца в зеркале, про пузырь, про предопределённость. Про то, что мы, возможно, не те, кем привыкли себя считать, – и всё было не то. А как бы я рассказал о том? Протянул бы ей мини-диск? Предложил включить?

Если бы он у меня остался, этот мини-диск.

Через год после Перехода я оставил маску с телефонным вайфай-модулем, настроенным на мой личный нейроканал, в камере хранения на Ленинградском. Номер ячейки и комбинацию вшил в QR-код. Набил код по трафарету в пяти точках – на асфальте возле перехода через площадь, на стене под эстакадой, на столбе возле автобусной остановки, в подземном тоннеле и на углу здания таможни. Пять маленьких граффити, похожих на раздавленных жуков, незаметных, тусклых, серой краской – чтобы не бросались в глаза дворникам. Канал всегда был онлайн, 24/7, я ждал, ждал, четыре месяца, пять месяцев, полгода, когда кто-нибудь отсканирует код, откроет ячейку и наденет маску. Наконец дождался. Одной из ночей к моему нейропотоку подключился живой человек. Женщина. Настоящая женщина.

Мы долго не встречались в реальной жизни – только по ту сторону, в нейро. Там, в нейро, мы гнали на джипе по дну каньона Чарын, искали опийные притоны в древнем Канди на задворках храма Зуба Будды, отчаливали в грёзы на соломенных циновках под тростниковыми навесами, а за цветной занавеской звенела колокольчиками и распевала мантры монашеская процессия.

Когда мы наконец увидели друг друга не через фильтр нейропотока, на ней была форма Комитета с розовой нашивкой в форме буквы А.

Ещё у неё были волосы красноватого металлического оттенка, как медный провод на срезе, а глаза – разного цвета: левый такой же медный, а правый голубой. Гетерохромия, следствие недостатка меланина, встречается у одного процента людей, у десяти процентов собак породы хаски.

Она не сдала меня Сёстрам. Рискнула званием и свободой – она это понимала. Я тоже понимал. Неподцензурный нейроканал был не самым страшным моим проступком.

Я покупал для нас бутлеги и ворованные треки у барыг в трущобах за Ленинградским, в ангарах, где раньше продавали цветы и старые книги, я сводил куски старых фильмов, кадры документальных съёмок.

Мы назначали свидания в диких безлюдных местах, на кладбищах, в парках, в заброшенных цехах промзон. В дождливые дни она приходила ко мне, переодевшись в гражданское, и мы запускали нейро на синхронизированных масках. Мы жили нашу удивительную жизнь на продавленном чёрном диване в моей квартире неподалёку от площади трёх вокзалов. Это было совсем не так, как с Чёрной Точкой. Совсем по-другому.

Я даже не записывал её. У меня не сохранилось ни одного кадра в фотопотоке, ни одного видео в облаке, ничего. Я сделал с ней единственное нейро – и уничтожил исходники, чтобы до них не добрался Комитет. Я продал это нейро, когда мне больше нечего было продавать, а ей уже ничего не грозило.

Покупателю было за сорок, банковский клерк, ипотека, лишний вес, секс только в маске, ненавидел себя за это.

– Там же всё ненастоящее, – так он говорил.

– Как ты отличаешь? Где настоящее, а где ненастоящее?

Он молчал, пил.

Я высыпал перед ним пригоршню мини-дисков.

– Вот Марокко, Колумбия, Индия. Тебе понравится. Не показывай их больше никому, лучше уничтожь, когда надоест.

– А это? – Он ткнул толстым бледным пальцем в тот самый, с медноволосой.

Угадал с первой попытки.

– Европа. Франция.

Он вставил мини-диск в слот маски, подключился. Мне показалось, я услышал щелчок в его голове.

«Уровень допуска: частное видео.

Локация: Франция, деревня в одной из южных провинций вдали от моря.

Стимуляция обонятельного центра: запах пыли, запах анисовой водки, запах конского навоза.

Стимуляция слухового центра: мерные крики толпы, механический стрёкот цикад, рёв быков.

Стимуляция зрительного центра: сверху льётся солнечный свет.

Жара.

Впереди – заворачивающаяся белой раковиной двухметровая стена с голубыми воротами (метка цели – подсвеченный контур). Вокруг стены через равные промежутки толстые гладкие стволы платанов. За воротами концентрическими кольцами поднимаются в пять рядов длинные скамьи, в центре – арена, жёлтый песок, опилки, ограда из досок, выкрашенных в цвет красного вина. Густая прохладная тень пробита лучами. Найти свободное место удаётся не сразу, клиент долго идёт вдоль ряда пыльных мужских коленей, квадратных кулаков, волосатых предплечий.

Начинается игра.

На арену выбегают пятеро парней во всём белом. Следом за ними выгоняют первого быка.

Это небольшой бык, полторы-две сотни кило мускулов, чёрная шкура, метла хвоста, два тонких рога. Он выбирает цель, бьёт копытом, выпускает струю мочи – в стороны летят брызги, мокрый песок, опилки. Поднимает морду, ревёт – из пасти вываливается сиреневый язык. Бык подбирается для удара и выстреливает в сторону одного из парней.

Парень уворачивается, срезает кошкой со стальными когтями крошечный медальон, привязанный к основанию рогов. Бык промахивается, гулко бьёт в винные доски. Тут же разворачивается, бросается по дуге, цепляет другого в белом – на рубахе под рёбрами расплывается тёмное пятно.

Толпа орёт. Если закрыть ладонями уши, этот звук похож на нутряной рёв чёрного быка.

Раненый переваливается через ограду, игра продолжается.

Действие идёт три часа. Пять быков, один за другим, вылетают на арену, с каждого срезают медальоны, загоняют обратно. Белые одежды игроков становятся серыми, пропитываются потом и пылью.

Когда последний медальон срезан с последнего рога, мужчины поднимаются с деревянных скамеек, долгой пыльной змеёй тянутся из голубых ворот. Запахи: пота, табака, вчерашнего вина. Клиент выходит наружу вместе со всеми, стоит возле белой стены, сверху сквозь дыры в листве жарит солнце, трещат цикады.

По толпе проходит волна, и начинается движение: клиент получает локтем в бок, коленом в поясницу, плечом в грудь – в следующую секунду он уже ломится куда-то вместе со всеми, сердце долбит в уши толчками крови, во рту землистый привкус паники. Он орёт и не слышит себя – крик перекрывает гул толпы и рёв быков.

Выпущенные из загона чёрные быки гонят