Дороги - Яна Завацкая

"Мерзавчики" эти были и в самом деле мерзопакостными. С нижней стороны у них располагались многочисленные присоски, выделяющие дурно пахнущую слизь. При попадании на кожу эта слизь вызывала мгновенное раздражение, вплоть до ожога. Впрочем, такого практически не происходило, работниц защищала резиновая одежда и перчатки, но сама эта мысль была крайне неприятна. Да и выглядели комочки отвратно… Запах в цеху стоял болотный, гнилостный, царила полутьма. К концу смены Ильгет переставала верить в то, что где-то снаружи светит солнце, и свежий ветерок колышет золотые осенние листья. И особенно тягостной казалась вспыхивающая часто перебранка женщин-заключенных, одетых в одинаковые серые робы. Нецензурная ругань, визги, сплетни, грубые, резкие голоса, даже потасовки - вот тут охранники спешили к дерущимся и разнимали их, уводя особо вредных крикуний из цеха. Ильгет раньше почти не приходилось общаться с людьми такого сорта, но все же у нее было более светлое представление о них… ну пусть это проститутки, воровки, убийцы - все равно ведь что-то человеческое в них должно было остаться. Ильгет они напоминали стаю диких обезьян, она старалась держаться от них подальше. Совершенно неизвестно, что придет любой из этих женщин в голову в следующий момент - может быть, обругать Ильгет по матушке или вцепиться ей в волосы. Точно так же и другие девушки-вольнонаемные не подходили близко к заключенным и в столовой садились отдельно.

Впрочем со временем Ильгет начала понимать, что все не так просто. Дело не в особых качествах этих женщин, хотя преступная жизнь и тюрьма, конечно же, не добавляют салонного лоска.

Дело в том, что и сама Ильгет, находясь в цеху, начинала чувствовать себя внутренне все хуже и хуже. Старые обиды всплывали все больше. Бродя по колено в воде и вылавливая мерзавчиков, Ильгет пережевывала в мыслях какие-то обидные слова свекрови или мужа, мамины придирки. Все, что в обычном состоянии она даже не помнила. И жизнь казалась мрачной и безысходной, никакого просвета не было впереди, никакого счастья… Только вот такая примитивная и нудная работа, или сидение дома, в качестве домохозяйки, и ничего, ничего нельзя сделать… никакой любви в мире нет, и ничего хорошего. Депрессия все больше захватывала душу. Ильгет боролась отчаянно, но безнадежно.

Она пробовала молиться. Но на фабрике это было невероятно трудно. И даже когда Ильгет пыталась себя заставить, ничего кроме внутренней тошноты и зевотных спазмов у нее не возникло. Вера куда-то стремительно исчезала… Ильгет все больше казалось, что она погружается в ту же самую вонючую темную жижу, сама превращаясь в жгучего, отвратительного "мерзавчика".

Душа огрубела. Зато Ильгет ощущала себя рабочим человеком, и без зазрения совести заваливалась дома спать - даже днем, и ей было плевать на все высказывания свекрови. "Я работаю, мне некогда", - и все тут. И какая-то лихость появилась в общении с миром, как внешним, так и собственным внутренним: я рабочий человек, я пашу, как лошадь, мне не до высоких материй и не до интеллигентских тонкостей.

Возможно, на женщин-зэков странная угнетающая обстановка фабрики давила не меньше… и они тоже ощущали этот смрад, и эту безысходность, и от этого их без того не слишком утонченные манеры приобретали звериный характер.

В столовой Ильгет облюбовала себе местечко в углу, за столиком, где собирались женщины-вольнонаемные. Большинство из них - дамы в возрасте или вовсе пожилые, с ними Ильгет общалась лишь поверхностно. Но вскоре рядом с ней стала садиться девушка ее лет или чуть моложе. Ильгет познакомилась с товаркой.

Звали ее Сайра, она жила здесь неподалеку, в поселке Горняцкий - старую шахту за ненадобностью закрыли, и безработица в поселке подскочила. Сайре было всего девятнадцать лет, школу она закончила, но почему-то ее не брали на дальнейшее обучение, хотя заявление она подавала во многие училища и на предприятия.

— Анкета? - спросила Ильгет. Глаза Сайры удивленно расширились, она кивнула.

— Никто не верит… говорят, что сейчас наоборот, экономика на подъеме, все устраиваются…

— Так у меня та же самая история!

Сайру не брали и на места горничной, няни, уборщицы - никаких шансов у нее не осталось. Жить на шее своей одинокой матери она не могла. На биофабрику Сайра решилась пойти от большого отчаяния. Слушая ее, Ильгет поняла, что в жизни бывают ситуации и хуже, чем у нее самой…

Ильгет могла бы уйти с фабрики. Работа здесь была ее собственным выбором. Жить замужней домохозяйкой - неприятно, но общественное мнение это вполне допускает. Сайра была обязана работать, а кроме фабрики, никакая работа ей не светила.

Фабрику Сайра не любила, но об этом они никогда не говорили, относясь к работе, как к неизбежному жизненному злу.

Собственно, знакомство так и осталось шапочным. Они вместе сидели в столовой и болтали, а потом расходились по цехам - Сайра работала во "втором внутреннем", где на конвейере выращивалось в бутылках что-то очень похожее на глаза. Сидение в столовой, вечером краткое "пока" у автобусной остановки - вот и вся дружба.

Тяжело брести на работу утром, особенно не выспавшись. Ильгет вчера вернулась со смены в восемь вечера, легла только в одиннадцать - надо было кое-что сделать по дому, потом привычно-тягостные сексуальные процедуры с мужем. Встала в четыре, потому что смена-то начинается в шесть утра, надо успеть на первый автобус…

Может быть, все-таки в ночь между спаренными сменами следует оставаться на фабрике в общаге? Ильгет уже говорила об этом с мужем, но Пита был категорически против и очень просил ее этого не делать. Казалось бы странно - ведь в последнее время он далеко не каждый день требует секса, да и вообще мало внимания проявляет к Ильгет.

— Мне не по себе, когда тебя дома нет, - объяснил Пита. Что ж, раз так, конечно, Ильгет будет возвращаться. Хотя это очень неудобно…

Она брела, едва переставляя ноги. Всего полтора месяца в этом дурдоме… страшно подумать, что так можно работать годами… всю жизнь. Нет, всю жизнь - это исключено. Это лишь для начала… она еще найдет что-нибудь другое.

Осень уже отцветала вокруг, и редкие всплески золота горели на черном, сером, грязном фоне.

Что же со мной случилось? Что случилось? Мне кажется, я больше не принадлежу себе. Что-то давит на меня, давит жестоко и неотвратимо, и некуда спрятаться от этого давления. Случайно все происходит, по стихийным рыночным законам, или же намеренно кто-то убивает наши души… убивает? У меня нет никаких доказательств. Я просто чувствую это. Ильгет ощутила комок отчаяния в горле. Нет, я буду сопротивляться. Мою душу убить не просто. Господи… нет, мы больше не интересуем Бога - а может, Его и нет вовсе.

Ильгет предъявила пропуск на входе, затем еще раз - у самого цеха. Коренастый охранник в лихо сдвинутой на ухо черной пилотке тщательно вгляделся в фотографию и в лицо Ильгет.

— Проходи.

Ильгет пришла поздновато, в гардеробной торопливо переодевались две пожилые женщины из поселка, больше не было никого. Так, натянуть защитные чулки, сапоги, перчатки, штормовку, повязать косынку - не дай Бог, "мерзавчик" коснется волос… кстати, отличное средство для депиляции, неужели никому еще в голову не пришло. Отличное, хоть и болезненное.

Ильгет спрыгнула в воду, образовав мелкую волну. Взяла банку со стойки, большие деревянные щипцы… Внимательно всмотрелась в черную жидкость под ногами.

…А все-таки что-то страшное происходит. Надвигается. Почему у нас все так плохо с Питой? Вчера он был недоволен. Секс у нас был, но почему потом он меня толкнул, будто со злостью, и отвернулся? Когда-то он говорил, что я не устраиваю его, что я лежу как бревно. Я старалась, но… видно, нет у меня такой страсти - где же я ее возьму? Я пыталась играть, но он же сразу это понимает. Наверное, и вчера ему не понравилось. Это страшно, наверное, я виновата, что так воспринимаю секс - но ведь я не сознательно так. Я пыталась изменить это, но очень трудно, сложно… особенно еще и потому, что с его-то стороны нет никаких попыток сделать этот процесс для меня приятнее, а всего лишь - "ты должна, ты обязана". Нет любви попросту говоря. Секс без любви - наверное, это даже и грех. Но отказывать - грех еще больший, я не имею права отказывать. Кстати, он сказал за ужином "Чем работать на своей фабрике, лучше бы подумала о семье". Но разве я не думала? И не думаю? Не понимаю. Ведь его же дома нет постоянно. Может, правда, уйти с фабрики? Но когда я не работала, лучше не было. Может, у него просто депрессия, как, собственно, и у меня? Но он наоборот выглядит взвинченным и очень бодрым. Только на меня все время злится. Может, хочет развестись? В конечном итоге, наверное, это было бы облегчением. Чем так жить, я и сама уйду. Уйду и буду за него молиться, и за себя, может, Бог пошлет и мне, и ему какое-то понимание, как правильно жить, как любить друг друга. Я верю, что это возможно. И теперь я даже смогу уйти! Надо поработать еще несколько месяцев. Три или четыре. И я смогу накопить, чтобы сразу заплатить за квартиру и съехать. И мебель кое-какую перевезти, хотя бы самое необходимое. Слава тебе Господи. И спасибо, что у меня теперь есть работа, хотя бы и такая… Надо выбираться из этого болота. Уходить от этого человека, пока он совсем меня не погубил. Ведь он не любит меня, не любит! И уходил бы куда подальше - зачем я ему? Любовница у него есть, ясно же, что с этой Витти он не расстался, вот и сумочку на днях я нашла… он даже не скрывается. Да и раньше, впрочем, не скрывался. Зачем же я-то ему нужна? Неужели только чтобы высасывать из меня постепенно душу, издеваться… не понимаю. Господи, да что за ужасные мысли? Раньше я не думала о нем так плохо.