Замок Солнца - Николай Ободников

Спасибо, что помог осознать, что всё это происходит по-настоящему…

Это пугало меня больше всего: пугало, что всё, что мы делаем с Кенисом, вымысел; что всего этого не существует и что всё закончилось в тот самый момент – без надежды на исправление. И это маленькое кровавое событие подарило мне не только краткий миг забвения – оно вернуло мне давно забытое чувство реальности происходящего.

Когда пришел Кенис и увидел, что я сделала, он ничего не спросил; ни единый мускул не дрогнул на его уставшем лице. Он просто прошел мимо и уселся на свое место, лишь немного отодвинув тело Юанга. Он всё понял, так же как в этот момент поняла и я, что он изначально планировал нечто подобное. Но я опередила его, равно как и все его работы опередили свое время.

Спасибо.

После этого я вывезла труп и скормила его волнам. И меня абсолютно не тревожило, что Юанга будут искать или будут задавать вопросы. Так или иначе, там мы закончили. Всё, что оттуда можно было взять, мы взяли.

Но как же я ему благодарна… Если бы не осознание аморальности этого поступка, нечто подобное я бы предложила и Кенису. Я не знаю, что происходит у него в голове, но не думаю, что его мысли или кошмары так уж отличимы от моих собственных.

Спасибо…

Блестящий ум физика-ядерщика Юанга просто одна из жертв пустого будущего и ужасного прошлого. Сколько их еще будет?.. Хотя что от этого миру? Что от этого мне? Одной больше, одной меньше…

Мне кажется, я перестаю себя понимать…

Даже сейчас, когда я размышляю, как бы я поступила, если бы Юанг согласился молчать или всё же решился помочь нам, я понимаю, что сделала бы это снова… и снова… Я не могу так рисковать.

Мы на всё пойдем ради тебя.

7 декабря 2020 года. Понедельник.

Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спа… Спасибо! Спасибо!.. Спасибо. Спаси…»

Я держал лист в застывших руках, не в силах поверить в то, что я только что прочитал.

«Убийцы… – неверяще подумал я. – Они… они всё-таки убийцы!..»

Даже эта запись была немного другой: текст был грязно-размытым, неопрятным и мелким. Было такое ощущение, что Лив переняла у Кениса его убористую манеру написания, добавив в нее от себя лишь щепотку дерганья и ассиметрии. Особенно четко это прослеживалось в конце записи.

Кисти мои задрожали, и я неловко отшвырнул пугающую бумагу. Ветер, не дав ей упасть, равнодушно перебросил ее в лучи Солнца.

«Убила и еще… еще рассуждала об аморальности своего поступка?! Рассуждала об… об отрицании своим действием моральных устоев?.. – неожиданно вспомнил я примерное значение слова „аморальность“. – Но что это за место? И что это за люди?»

В этот момент Солнце тепло коснулось моего лица, а ветер принес странную смесь из знакомого звука и прохлады.

«Не надо меня успокаивать! – раздраженно отмахнулся я от них. – Убийца…»

Осознавать это было почему-то очень обидно, ведь я знал и помнил только их – пусть даже и по этим брошенным воспоминаниям. Большего у меня не было. У меня не было даже себя…

«Тело, что они таили, – вдруг сообразил я, тяжело поднимаясь, – возможно, это тело Юанга!»

Вспомнив даты других записей, я понял, что ошибался. В две тысячи восемнадцатом Кенис и Лив уже кого-то прятали – до этого инцидента со своим коллегой, которого они, между прочим, сбросили в море.

«Да и зачем им могло понадобиться прятать тело Юанга? – недоуменно задумался я. – Нет, прятали они нечто другое… или другого… Возможно, Кенис и Лив прятали того, к кому они иногда в записях так странно обращались и о ком не менее странно рассуждали… Может ли это означать, что кто-то еще стал их жертвой?..»

Появившийся страх стремительно отдалил от меня владельцев дневников. В ту же секунду я понял, что был один не только снаружи, но и внутри.

«А вдруг это писала не Лив? Вдруг она тут ни при чем? – засомневался я. – Нет, это ее почерк… Да и на что я вообще надеялся, читая записи тех, кто готов был покончить со всем, что их окружало? Чего я вообще от них ждал? Чего ждал от всего этого?! Похоже, я ждал того, что всё это окажется ложью…»

Я понуро направился под успокаивающий шепот ветра к парадному входу, продолжая думать о том, что Кенис и Лив, возможно, не просто так работали в разных местах – в одном для себя, в другом для публики.

«Может, они даже подворовывали. Или у них просто не было возможности проводить исследования в полном объеме там, где им это было нужно. Поэтому их бумаги и принесли эту смерть, – вяло подумал я. – Но ради чего всё это было затеяно? Что толкнуло их на эти чудовищные рассуждения и поступки?»

Мои разбросанные и раскиданные мысли собирались с трудом. Мне они казались грязными и неопрятными, словно осенняя листва под холодным дождем.

«„Одной больше, одной меньше“, – неверяще повторил я. – Нет, больше я не стану об этом думать! Я не хочу… Что… что это за шум?»

Я растерянно вслушался в то, что пытались донести до меня мои уши. Звук был знакомым, но при этом здесь я его еще нигде не встречал.

«Это… это же шум листвы! – счастливо узнал я. – Листва!»

Я тут же оживился, страстно желая увидеть купавшуюся в лучах Солнца зелень деревьев и кустарников. Я хотел как можно скорее забыть все эти изводящие мысли, забыть ту дрянь с лоджии, забыть обещанный дневниками и посланием зодчего кошмар. Я хотел забыть это всё.

Несколько раз споткнувшись, я радостно устремился к слепившему надеждой парадному входу, мгновенно позабыв о своих свинцовых раздумьях. Окунувшись в легкое дыхание морского бриза, я поморщился от яркого света и с ужасом почувствовал, как внутри меня всё медленно коченеет и остывает…

Мое обманутое сердце жалко забилось в клетке ребер, а окрылившая меня надежда растрепалась и развеялась: того, что я ожидал увидеть, – не было. Был условно открытый внутренний двор, был знакомый беспорядок, были деревья, кустарники, трава. Вот только вся растительность была точно такой же, как тот буро-розовый мох, или паутина, или пена… как та дрянь с низа лоджии…

Мои ноги, что так легко спустили меня с парадных ступенек, в то же мгновение подломились. Панически захлебываясь от нехватки кислорода, я больно упал на колени, уперевшись бледными руками в нагретую светилом брусчатку. Не в силах поднять повлажневшие глаза, я отчужденно уставился на гонимые ветром песчинки и поры камня, роняя на них соленые капли.

«Сколько… сколько мне так стоять? Что мне делать? Что… что я увидел?.. – замер я. – Мне это пригрезилось… Моя память… моя память опознает всё это, когда я подниму голову!..»

Неожиданно меня окутало солнечное тепло, ласково и ободряюще стиснув объятием воздушного порыва мои вздрагивавшие плечи. Я порывисто покивал головой, с благодарностью соглашаясь и принимая эту необычную поддержку. После этого я упрямо и с вызовом распрямился. Я лишь закрыл глаза, желая принять всё и сразу – принять свой «fatum».

Однако это мгновение было отсрочено пробудившейся кляксой стихийных рассуждений, пожелавших незамедлительно узнать, что это был за язык и владел ли им я.

«Латынь… Это была латынь, а точнее, „lingua Latina“ – мертвый язык, используемый в специализированной литературе. А это слово? Что означает „fatum“? Судьбу? Рок? Да, рок – судьбу злую и несчастливую… – подытожил я, собираясь открыть глаза. – Мертвый язык… Как странно. Похоже, он частично знаком мне. Интересно, как он звучит?»

Я вдруг ясно осознал, что намеренно позволял течению мыслей увлекать меня всё дальше от неотвратимости и обреченности, навеянных значением слова «fatum». Наконец я поднял голову к небу и открыл глаза.

Бело-голубой небосвод, как и раньше, был безоблачным. Солнце постепенно уходило за далекие холмы слева, спуская с них сумрачную тень на простиравшееся дальше плато. Разворачивавшийся передо мной пейзаж нежной пыльцой покрывал легкий розовый оттенок. Где-то внизу мощно билось море.

Я опустил голову и – вздрогнул, увидев впереди кошмарный сад, что безуспешно пытался забыться тревожным сном мученика. Легкие струи ветра пели ему колыбельную, аккомпанируя себе тем, чей отравленный шепот я ошибочно принял за шум листвы. Каждое растение и травинка сада были покрыты гроздьями бурого вещества, выступавшего изо всех пор. И всё это мягко и тревожно покачивалось, позволяя дуновениям бриза имитировать обманчивое подобие жизни.

«Этого не было на фотографии!..» – с трепетом подумал я.

Я сделал несколько деревянных шагов по просторной дорожке, разделенной продольным островком из буро-розовых насаждений. Пытаясь унять раздувавшую меня грудь, я присел перед бывшим газоном, закованным в декоративный камень.

«Это определенно не мох и не плесень… – рассеянно заключил я, изучая превратившуюся в наросты траву. – Всё такое пружинистое, пористое и… оцепеневшее…»