Йога Таун - Даниэль Шпек

Марии, отвечавшей за быт, постоянно приходилось готовить на одну-две порции больше, а Лоу мыл посуду, пока Марк с киской сидели у костра. Лоу жалел неудачников. Выброшенные, искалеченные души, которые, словно птицы со сломанными крыльями, приземлялись на порог, чтобы согреться… и остаться. Ночами Лоу и Мария лежали без сна и слушали, как Марк и киска – то одна, то другая – жизнерадостно спариваются. А когда на следующий день киска ехала, прижавшись к плечу Марка, Марии приходилось перебираться назад, где ее укачивало. Страдала она молча – как рыба, вытащенная из воды. Лоу чувствовал, что она жалеет, что поехала, а он жалел, что взял ее с собой. Как-то в Греции, когда они стояли в свете неоновых огней у автомойки, он отвел Марка в сторону:

– Мария переживает. Из-за твоих девиц.

Марк рассмеялся и свернул сигарету.

– Ревнуешь?

– Нет! Но так больше продолжаться не может.

– Знаешь что? Вы с Марией – парочка пожилых супругов.

– Почему это?

– Вы как новая аранжировка хорошей песни. Когда-то у вас была химия, а теперь…

Марк закурил и нагло посмотрел Лоу в глаза. Он провоцировал и понимал, что Лоу знает, что он прав. Мария, которая, казалось, чувствовала недосказанное, проронила тем же вечером:

– Я для вас обуза.

Марк обнял ее, опередив Лоу:

– Брось, Мария. Мы вместе свалили и вместе поедем дальше. Ты ведь мне как сестра, слышишь?

Лоу не понравилось сравнение, ведь тогда Мария становилась и его сестрой.

Но на Марию объятие Марка, казалось, подействовало благотворно. Она высказала ему все свои претензии, и они сошлись на правиле: попутчиц можно брать, но каждая остается только на ночь. Утром пусть убираются. К удивлению Лоу, Марк согласился. Может, из любви к разнообразию, а может, потому что некоторые девицы грузили его своими проблемами больше, чем ему хотелось.

* * *

Расставания давались ему легко, легче, чем женщинам, которые оставались на обочине ждать следующей попутки.

Еще увидимся!

Так установился новый негласный закон: не прощаться – никаких привязанностей, никаких сантиментов, никто никому ничего не должен. Свобода превыше всего.

* * *

Следующие дни прошли спокойно. Они словно скользили на доске для серфинга по бесконечной волне к краю Европы. 31 декабря они стояли у Галатского моста в Стамбуле, откуда отправлялись паромы через Босфор. В воздухе плыла музыка, толпы людей прогуливались по набережной – погода весенняя. Они были не одни – у паромного причала сгрудились автобусы из Парижа, Рима и Амстердама. Стамбул был игольным ушком, где нужно было решить, переправляются ли они в Азию или возвращаются домой.

* * *

Пока Лоу занимался «Пенелопой», а Марк пытался раздобыть травку, Мария из кафе позвонила матери. Хотела ее успокоить, но мать набросилась с упреками. Когда все трое снова встретились возле автобуса, Мария рыдала. Лоу сказал, что это она зря. Не надо оглядываться. Но Мария тосковала по дому. Не по матери, а по ощущению дома. Над Босфором дул резкий ветер, и она прятала лицо в меховом воротнике дубленки Марка.

– Ну же, Мария, – сказал Марк и показал ей большой целлофановый пакет с травой, спрятанный под курткой.

Она лишь затрясла головой. Лоу оглянулся – нет ли поблизости полицейских.

– Слушай, спрячь это!

Марк рассмеялся.

– Ты хочешь домой? – спросил он у Марии.

– Я не знаю.

– Come on[22], Мария! Все только начинается!

– Оставь ее, – попросил Лоу.

– Тоже домой захотелось?

– Давай сначала поедим.

– Лоу, ты лузер!

Марк забарабанил ладонями по автобусу, ухмыльнулся Лоу и запел:

О лузер Лоу,

О лузер Лоу,

Baby I love you,

О лузер Лоу.

Лоу узнал песню. Creedence Clearwater Revival[23]. Он насмешливо улыбнулся Марку. Мария вытерла слезы с зареванного лица. Лоу попытался взглядом дать Марку понять, чтобы он перестал. Но Марк только разошелся. Он изучал металл ладонями: где получаются низкие и высокие тона, как звучат пустоты, шайбы, хром. Потом повернулся к Марии, опустился на колени и забарабанил по колесным колпакам:

I like the way you walk

I like the way you talk

Marie Q[24].

Марк не сводил с Марии сияющих глаз, и та наконец заулыбалась. Он открутил колпак с одного из колес, уселся на землю и забарабанил по нему на шаманский лад. Прохожие останавливались, удивлялись, смеялись и кивали в такт. Лоу заметил, что Мария успокаивается. Руки Марка летали. Откуда у него это чувство такта, подумал Лоу, эта сумасшедшая скорость, это невероятное владение телом?

Say that you’ll be true

And never leave me blue

Marie Q[25].

Дай ему гитару – и он ее прославит. Дай ему пианино – и он разобьет его. Дай ему колесный колпак – и весь Стамбул будет слушать затаив дыхание. Но Марк играл лишь для Марии. Если кто-то и мог рассмешить ее, то только он. Он вскочил, открутил второй колпак и теперь играл на двух сразу. Лоу любил его за это, даже понимая, что сам никогда не смог бы так. К автобусу подтягивались все новые и новые люди и дивились на сумасшедшего.

Say that you’ll be mine

Babe all the time

Marie Q[26].

Марк подбросил колпаки в воздух, поймал и стал жонглировать ими. Люди хлопали. И просили еще.

– Принеси гитару, – крикнул Марк.

Лоу заколебался, но Мария так восторженно кивнула, что он полез в автобус и достал гитару.

– Ладно, что сыграем?

– Что хочешь.

Лоу посмотрел на Марию, и ему пришла мысль. Они слушали эту песню в последнюю ночь в Гарбурге, и он сомневался, что запомнил все аккорды. Но Марк распалил его честолюбие. Он начал с перебора струн, который почти потонул в дорожном шуме.

Звучало неплохо. Еще бы голос, как у Кэта Стивенса[27].

На фоне взрывных ритмов Марка собственные аккорды показались Лоу жалкими. Но потом он посмотрел на Марию. Она узнала песню и улыбнулась.

«Первая рана самая глубокая»[28].

Подключился Марк. И вместе у них получилось здорово. Настрой Марка помог Лоу побороть неуверенность. Мария подхватила припев, и продавец бубликов принялся отбивать ритм щипцами по своей деревянной тележке. После финального аккорда стало тихо, звенел трамвай, муэдзин сзывал на вечернюю молитву… а потом публика зааплодировала. Лоточник прокричал что-то на турецком, зрители требовали продолжения. Лоу вдруг ощутил себя