Брошенный поселок - Елена Георгиевская

Электрик настаивал на виновности Юраускасов, но тут необходима скидка на его цыганобоязнь. Мы делаем вывод, что доверять нельзя никому, и что мечтающий молчать рано или поздно получит желаемое. Бог тут ни при чём: это теория вероятности. Другое дело, что потеря дара речи и благородный обет безмолвия несопоставимы.

Поэт N сообщил, что во время пожара Б. в посёлке просто быть не могло — он уехал в Калининград на последнем рейсовом автобусе.

«Я стараюсь аккуратно расставлять в памяти слова по условному полузабытому порядку. Мне кажется, что между слов кто-то живёт. Он и дальше мешает мне, протискиваясь в незанятые куски пространства.

Сегодня снилось, что я выглянул в окно, а там висит труп моего врага, и настроение сразу повышается, только я не знаю, кто мой враг. Скоро здесь останется одна старуха в чёрном платке, но не повесится, а будет бродить с преисполненным важности видом. Больше она ничего не умеет.

Сказал цыганам, что если им самим западло, то сам всё спалю, потому что ненавижу стукачей, а ещё девчонка пыталась украсть мою наличку. Они поверили, с ними легко договориться, особенно если опыт есть: я часто общался с бывшими зэками и гопотой, пока им не разъяснили, что я «пидарас».

Я хочу, чтобы меня запомнили. (Раньше я хотел любить ваших детей, а не обучать их чужому, государственному, языку.) Я хотя бы что-то сделаю. Оставлю после себя пустое место в буквальном смысле этого слова. Теперь я понял, что именно об этом мечтал, что тварь, которая тут — не живёт, не мрёт, не знаю, как произнести, — звала меня издалека, чтобы сделать мне что-то хорошее. Здесь будут пустые-пустые дома, и я представляю себе свою биографию, состряпанную любопытным заочным учеником лет через двадцать. Если вы мешаете осуществлять то, что я хочу, — я найду место, которое сделаю полностью пустым. То, что начало вымирать, нужно вымереть до конца.

Я ничего не пишу, потому что мне хочется жить по-другому.

А теперь я не хочу ничего ни на одном из ваших……….

……………………………………………….

Сухой спирт горит жёлто-голубым, золы от него не останется».

Возле фонарного столба, напротив Южного вокзала, валялись обломки мраморной плиты, а столб украшала листовка с пентаграммой:

Пусть наша злость разумна и жестока,Пусть наша ненависть в умах пылает смело,Но нету в них разврата и порока —Сплотило мысль идеи левой дело!

Феликсу это понравилось, а вот библиотека — не очень: сбежались овцы в очках и жакетах, что-то умильно блеяли, разбавив своим маленьким стадом толпу длинноволосых парней в толстовках. Один из выступающих читал очень хорошо: таким голосом надо подавать как минимум Мандельштама, но, к сожалению, это были его собственные стихи. В предбаннике — нет, блядь, не так: надо называть это: «холл», — на тесно сдвинутых партах стояли коробки молдавского вина. Всё помещение казалось неумело, но старательно склеенным из цветного картона.

Поэт-программист подробно допросил Феликса и сказал:

— Ты спятил. Так жить нельзя. Продай эту халупу, устройся на работу, накопи денег и купи квартиру. А это X, это Y, это Z. Когда выпьешь, они кажутся чудесными людьми.

Здесь и правда красивых лиц было больше, и писатели носили неброскую одежду, словно им было наплевать, выделяются они из толпы или нет. Феликс полистал книжечку на финском, лежавшую возле винной коробки. Автор маячил(-а) тут же, сразу видно, что иностранка, — стрёмная располневшая барышня в красной юбке, рваных чёрных кружевных лосинах и с мужским рюкзаком. На её жидкие пегие нечёсаные волосы и бородавки было неловко смотреть. Надо ещё выпить.

Феликсу стало её немного жаль. Вот эту стройную, с надменным профилем, брюнетку — ни разу, а страшных баб можно даже любить, если постараться. Они не избалованы вниманием, у них множество полезных качеств и умений. Если такой поэтессе задурить голову, она тебя увезёт в Финляндию, тоже на хутор, только цивилизованный. Кондиционеры, пол с подогревом, белые холодильники во всю стену.

— И в холодильниках — трупы, трупы, — сказал поэт-программист. — Смотри, какая у неё улыбка плотоядная.

— Это признак скрытой страстности.

— Да ну её к чёрту, — сказал поэт-программист. — Она же базаром задавит. Ты ей: дорогая, принеси кофе, — а она тебе: «Minä antaisin pois koko sydämeni, se on pieneksi käynyt ja ahdas ja veisin Uffille koko sieluni joka kiristää».

Он захлопнул книжку и кинул её на подоконник.

— Б., когда ты делом уже займёшься? Пишешь какой-то панковский хоррор. В тридцать три года пора уже думать о вечном, а не вылупливать чёрные яйца педофилии, каннибализма и проч.

«Теперь моя биография будет в одну строчку: отвык от литсреды, легкомысленных разговоров и провокаций. Раньше ничего не было. Хочется никуда».

Непонятно было, что отвечать собеседнику. Феликс поймал в толпе финскую поэтессу и обратился к ней на скверном английском, а у той было на лбу написано, что она скорее пойдёт на костёр, чем на контакт. Несчастную спас программист:

— Феликс, ты бы отстал уже. Пошли, нельзя столько пить: мне же на работу.

Сейчас, кивнул писатель Б., подожди немного.

В библиотечном туалете не было даже сушилки. Жалюзи напоминали сильно пожёванные листья папоротника. Ладно, плевать, что сквозь них со двора дохуя видно.

Ампулу и шприц он бросил в ведро и прикрыл подобранной в коридоре глянцевой брошюрой с фотографиями зданий из красного кирпича.

В тридцать три года ты уже знаешь, что фентанил не надо сочетать с алкоголем, особенно если врач тебе и то, и другое запретил.

Эпилог

«From: L, ***@rocketmail.com

Я догадываюсь, почему ты не пишешь. Общие знакомые не подсказали мой новый ящик? Или ты всё ещё на меня сердишься?

Мне написала Марина — вы с ней в прошлом году печатались в одном номере. Говорит, что когда смотришь в иллюминатор, сквозь кучевые облака, — эта область, исполосованная реками, напоминает морозные узоры на стекле. Местные вода и почва странно влияют на людей: если ты приехал сюда здоровым, тебе станет ещё лучше, а если постараться, можно остановить время и не стареть, но больным здесь становится хуже и хуже, как будто отрастает лишняя душа и давит изнутри.

За это время произошло многое, и сейчас я хочу сказать, что была неправа. Если мне в детстве казалось, что взрослые — непривлекательные уёбища, это не значит, что так казалось всем детям. Do what thou wilt: страна живёт по другим законам, но какое нам дело, по каким законам живёт страна?

Пожалуйста, напиши, когда и где. Не то чтобы я связана обязательствами, просто мне есть с кем прощаться. Пока что прощаться не буду, только сменю sim-карту и молча уеду. Два часовых пояса — это не страшно: посмотрим, что получится, и если да, я действительно попрощаюсь со всеми, кто всё это время, как это принято говорить, «был рядом со мной».

З. Ы. Еврейскую суку я послала долгим маршрутом. С любовью, L».

To: L, ***@rocketmail.com

«Delivery to the following recipient failed permanently.

The email account that you tried to reach does not exist».

2009–2010.

Примечания

1

Название города изменено из этических соображений.

2

«…Порабощённый и потерянный, молча умираю и лишь мечтаю о тебе». — Из песни Тило Вольфа «Versiegelt Glanzumströmt».

3

Приблизительно: «черножопые свиньи» (нем.).

4

Аттестат, выдающийся по окончании высшего гимназического класса (т. н. абитуры).

5

Малоумная (нем.)

6

Извините, могу я узнать, где продуктовый магазин? (нем.)

7

Der Murmelschuppen — презрительное наименование церкви.