Спустившийся с гор - Надыршах Мугадович Хачилаев

лишь растерянно отвечал ей «ага» да «угу»… На пороге дома Габиб встретил меня крепким рукопожатием. Он был в одном домашнем халате и ступал по ковру босыми ногами. Улыбнулся мне, но взгляд его оставался испытующим и холодным. Его глаза цвета рыжего меда глядели на меня исподлобья..

– Ансар, ты извини, времени мало… А ну-ка, давай выкладывай, что у тебя за вопрос ко мне? Затянувшись сигаретой, он сел у раскрытого окна.

– Габиб, я не понял тебя, что это за «а ну-ка»? – с подчеркнутым недоумением переспросил я.

– Как это – что за «а ну-ка»? – Он оторвался от окна и подошел, уставясь мне в лицо своими тяжелыми бычьими глазами. – Ансарчик, ты что? Каким тоном ты со мной разговариваешь, сопляк?!

– А ты как со мной разговариваешь? – Я почувствовал, как кровь жаркой волной ударила мне в голову. – Сам ты сопляк, – проговорил я сквозь зубы, пытаясь совладать с собой.

– Охо-хо-хоой! Смотри, какой прыткий. А-та-та– тааа!

Он надолго присосался к сигарете, не спуская с меня помутневших глаз. Выпустил в мою сторону струю дыма, раздавил в пепельнице окурок и резко встал. Выпущенный им дым почти коснулся моего лица. Я почувствовал, как у меня начали гореть щеки. Может, Габиб не намеревался оскорбить меня, но это было если не пощечиной, то все же явным знаком неуважения ко мне. Если не оскорбление, то пренебрежение точно было. Габиб снова отошел к раскрытому окну и стал глядеть в него, опершись кулаками о подоконник. Он был мрачен.

– Если этот мент будет по-прежнему копать под меня, я сделаю так, чтобы свои же менты его и сожрали… Они любят это, – сказал он, выдержав паузу и обращаясь к кому-то в зале, за распахнутыми дверьми.

– Обожди пока, – донеслось оттуда чье-то глухое ворчание.

Габиб скинул верх халата до туго завязанного пояса, обнажив мощный атлетический торс. Габиб был волосат даже со спины. Он зашел в ванную и принялся чистить зубы, не закрыв за собой дверь. Мышцы на его спине играли в такт движениям рук. Вымывшись по пояс, он вышел из ванной и, растираясь полотенцем, медленно подошел ко мне. Под покрасневшей от растирания кожей рельефно проступали бицепсы. Снова накинув халат на плечи и запахнув его на груди, он уселся напротив меня.

– Может, сунем ему взятку через моих людей? – громко спросил он, повернувшись к раскрытой двери. Выкинут из органов, тогда хоть на сковороде его жарь.

– Габиб, не спеши пока, – отвечал басисто все тот же голос из дверного проема. – Ребята работают по другим каналам.

Молодая женщина принесла на подносе высокий фужер из тонкого стекла, наполненный молоком. На фужере была цветная наклейка с изображением гоночной машины. Габиб начал пить молоко, процеживая его сквозь зубы. Он пил медленно, с расстановкой. Габиб не спросил меня, хочу ли я пить или есть, что в наших краях считается обязательным правилом вежливости, и не предложил мне молока. Все это я воспринял как еще одно проявление неуважения. А его тон – холодный, безразличный, пустой!.. Габиб сказал, что знает, зачем я пришел к нему.

–Не стану темнить, я не могу уступить тебе Юрку.

–Юрия Михайловича?

 -Да! Этого самого Юрку. Я даже объясню, почему… Насколько мне известно, они дали тебе три штуки. Они тебя наняли, как дешевую торпеду.

– Сам ты дешевая торпеда! – не выдержал я.

– Черт побери, что ты себе позволяешь? – Габиб с силой хлопнул себя по коленям и резко встал. – Ты что, Ансар, вытягиваешь меня на дешевый базар? Я не могу этого себе позволить хотя бы из уважения к твоему дяде.

– Не будем говорить об уважении к моему дяде. Ты этого уважения давно не проявляешь… мягко говоря.

– Ансар, ты не понимаешь, насколько ты не подготовлен для этих дел и для житья в городе. Ты неотесан, ты не знаешь кухни уголовного мира.

– Я и не хочу знать.

– Ну вот, пожалуйста, – усмехнулся Габиб. – Ты, наверное, не знаешь, что у нас все деньги идут в общак, в тюрьму и на обустройство откинувшихся ребят. Ты, наверное, подзабыл, что твой дядя сидит в тюрьме и мне о нем думать. Муртуз хоть и отомстил за Искандара, но груз-то лежит и на мне. На мне, потому что я на свободе. – Габиб постепенно перешел на свойский, доверительный тон. – Хорошо, Ансар, что здесь нет посторонних, а то мы с тобой выглядели бы как два болвана. Ты ведь не хуже меня знаешь, что твой дядя ранен. Ваша тетя Залму нанесла ему три кинжальных удара в грудь, а он, чтобы не позорить семью, даже к врачу не пошел. Это все его тупая, никому не нужная гордость… Кстати, она и у тебя, и у всех ваших. Попробовал бы с другими поговорить так же дерзко, как со мной… Я-то свой, со мной можно!

– И поговорю! Можешь не сомневаться в этом! – Я встал и пошел к двери, не подав ему руки.

– Ансар! – окликнул меня Габиб. – Ансар, я хотел тебе напоследок сказать, чтобы ты не обольщался. Твой дядя не такой уж большой авторитет в уголовных кругах. Он обычный уголовник.

– Ты оскорбить меня хочешь?

– Нет! – категорично оборвал он. – В дядьке-то твоем я не сомневаюсь, но что ты можешь быть нашим другом – точно, сомневаюсь.

– Правильно сомневаешься. Я не ваш друг. Я друг Муртуза.

 Габиб неторопливо приблизился ко мне, постоял, облокотившись о дверной косяк и, сочувственно улыбаясь, вышел во двор проводить меня. В ту минуту в нем не было ни ехидства, ни высокомерия. Он улыбался мне по-доброму и с сожалением. Только сейчас я заметил его сходство с сестрой. Ажай улыбалась более открыто. Сходство было в морщинах, обирающихся у глаз. На улице, под каштановым деревом напротив ворот, я увидел Шамиля.

– Дурак! – с места в карьер набросился он на меня. Кто к нему ходит в одиночку? Он хоть и друг вашей семьи, но при этом опаснейший тип.

Мы с Шамилем спустились к берегу моря. Утренний туман уже растаял и небо сияло безмятежной голубизной. Лишь где-то в торговом порту тревожно кричали чайки. Они дрались из-за пищи, пугая друг друга своим первобытным кличем. Все это время я мучительно думал об одном: спросить насчет авторитета дяди Муртуза или нет? Шамиль вырос в этом городе и хорошо знал, кто чем дышит. Но спросить его я так и не посмел. Для меня это было слишком сокровенно и важно. Слишком сильно задел меня этим Габиб. Подойдя к своему дому, я встретил у ворот сторожившую меня Залму. На второй