Этажи - Сергей Коростелев

потом последовала еще одна, и еще, и еще… Этот хваленый доктор наук, циничный профессор, упивающийся своими знаниями, – по его словам, самыми прогрессивными, – нисколько не боясь оскорбить мои «религиозные чувства», холодно, методично развенчивал заблуждения, встречающиеся на страницах столь дорогого мне Священного Писания. В частности, он поведал мне, что если раньше считалось, что знаменитый археоптерикс – переходная форма от рептилии к птице, то ныне палеонтологи склоняются к мысли, что динозавры и птицы, имея общего предка, развивались всё-таки обособленно. Милый моему сердцу археоптерикс оказался всего лишь тупиковой ветвью эволюции – нынешние птицы произошли вовсе не от него! Свыкнуться с этим крайне непросто: я ведь воспитан на том, что археоптерикс – прародитель птиц. Увы! Тряся взъерошенной в процессе сегодняшних творческих потуг головой, я с ужасом думаю, какие еще ошеломительные открытия сделает наука в ближайшем будущем, на моем веку, – и неужели многое (если не всё) из того, во что я свято верил, окажется несостоятельным, ошибочным, нелепым?!

ЭТАЖ ДВЕНАДЦАТЫЙ

Много лет – вместе с авторами энциклопедий – я пытался понять причину исчезновения динозавров. Внимательно вчитывался в предлагаемые мне гипотезы, наиболее яркой среди которых было, конечно, падение метеорита. Этот образ покорил мое юное сознание поэтичностью и трагизмом – слепая сила, пришедшая из космоса, положила конец владычеству великолепных исполинов! Только повзрослев и давно уже обретя другие увлечения, я внезапно понял, какой слабой, примитивной, топорной была эта версия. Почему вымерли одни лишь динозавры, а развитие жизни не прервалось? Вслед за падением метеорита пришла еще одна беда – ледниковый период? Пусть так, ледники действительно наступали (в отличие от метеорита, глобально повлиявшего на судьбы Земли, это-то учеными вполне доказано), посуровевший климат явно встал всем теплолюбивым тропическим жителям поперек горла. Но даже это меня теперь не убеждает – в частности, после того, как я узнал об опасности любой гипертрофии. Гигантизм является закономерным развитием видов и до определенных пор служит залогом их успешности: травоядным, чем они крупнее, легче защищаться от хищников, хищникам, в свою очередь, легче атаковать травоядных – по мере того, как крупнее становятся и они сами. Вот это диалектика! Но в конечном счете внушительные размеры идут во зло. Чудовищно огромные динозавры просто проиграли конкуренцию тогда совсем крохотным, но по природе своей более совершенным формам жизни – теплокровным. Только и всего! Прозаично – но весьма правдиво. Тем более что и вымерли-то не все – например, сверстники динозавров крокодилы (такие же, в сущности, динозавры) преспокойно сохранились до наших дней.

В зале стоит большой (почти вдвое больше того, что в моей комнате) шкаф с книгами, туго набитый чуть не в три ряда. Мечтая соприкоснуться с великой Тайной, я часто разбирал, рассматривал, изучал его содержимое. Меня всё больше привлекала русская и зарубежная классика; я знакомился с ней «слоями». Сначала меня интересовали книги одного порядка, затем – другого. Нередко то, что поначалу находилось на периферии моего внимания, со временем перемещалось в самый центр – становилось властителем моих дум; и наоборот – то, что очаровывало, теряло со временем свое волшебство.

Поначалу я ограничивался тем, что стояло на видном месте, на переднем крае; потом же полюбил «зарываться» в шкаф всё глубже – с желанием разыскать там подлинное сокровище. Меня манило то, что скрыто от непосвященных глаз, что не доступно первому, поверхностному восприятию. Видимо, именно тогда сложилось у меня особое отношение к творчеству; вернее, я сформулировал для себя его истинный смысл – как мучительное, но неминуемое движение к Откровению. Уверен, что многие из тех, кто величают себя «писателями», не согласившись со мной, дали бы совсем другое определение – но для меня дело обстоит именно так. Человеку, которому под тридцать, быть может, непростительны остатки юношеского максимализма – оппоненты, недоброжелатели мои наверняка с ухмылкой указали бы мне на них, – но на меньшее я не согласен.

Однажды я представил, что книга, содержащая все тайны Вселенной, дающая ответ на неразрешимые противоречия бытия, возможно, уже написана. Я вообразил, что она стоит себе, никем не замеченная, не понятая, в обычном, вечно пыльном шкафу, в рядовой, непримечательной квартире в какой-нибудь многоэтажке. Схоронилась себе в глубине полок, пока беспокойная рука немного странного, чрезвычайно впечатлительного мальчика – о таких говорят: «чудо в перьях», или – «не от мира сего», – не достанет ее оттуда и не предъявит миру страшную правду о нем.

Быть может, это совсем тоненькая, тщедушная книжка, вышедшая крохотным тиражом в каком-нибудь провинциальном городе. Не стоит тратить силы на то, чтобы отыскать концы, – всё будет напрасно. Автор наверняка пропал – как сквозь землю провалился! Его имя – псевдоним, анаграмма, мистификация – существовал ли он вовсе? То же самое – с издательством. Официально – юридическое лицо, давно обанкротившееся и погребенное в недрах бюрократической системы. Верстальщики, корректоры, технические редактора, типографщики – все они, словно призраки, давно сгинувшие, растворившееся в беспробудной тьме. Еще вероятнее – самиздат, не оставивший после себя ни единого отчетливого отпечатка. Плодом богатого – и отчасти больного – воображения покажется и сама эта книга: можно будет усомниться, что я действительно держу ее в руках…

Ну да, это лишь наивная детская игра, фантазия, доставшаяся мне в наследство от далекого, невозвратимого прошлого; и всё же мне кажется, что я по-прежнему ищу ее, эту книгу. Впрочем, кое-что за эти годы коренным образом изменилось: в глубине души я мечтаю только об одном: чтобы такую книгу написал я сам.

*      *      *      *      *

Мне кажется, за последнее время я сильно изменился, повзрослел, во многом я даже стал значительно лучше себя прежнего, – но, в отличие от остальных людей, с которыми произошла та же метаморфоза, я не слишком радуюсь этому. Я понимаю, что, как и у любого живого существа, у меня есть, в сущности, только прошлое – настоящее зыбко, а будущее грозит не прийти вовсе, постоянно приближая свою роковую границу. Так что по-настоящему – всей душой – я радуюсь только тому, что у меня уже было – счастливому детству и прочим радостным моментам. Тому, что было, да уже прошло. Не случайно даже совсем недавнее прошлое – события, которые я, помнится, воспринимал в «настоящем времени» безо всякого восторга, – теперь окрашивается для меня в исключительно светлые, ностальгические тона. Детство же – этот утраченный рай – для меня и вовсе свято, а даже в ближайшее будущее я привык смотреть со сдержанным пессимизмом.

Ночью

Вечером я лег вздремнуть. Вообще это плохая привычка: всё ворочаюсь, не могу заснуть ночью, а потом весь день думаю о том, что неплохо бы полежать. Отключился вечером – значит, ночью опять будут проблемы с