Сентименталь - Виктор Колюжняк

Однако эти размышления давали не только пищу для ума, но и скрадывали время. Сейчас мне как раз хотелось, чтобы оно текло как можно быстрей. Потому я бродил, погруженный в мысли, пока солнце не начало клониться к закату. Решив, что дела моего хозяина, должно быть улажены к столь позднему часу, я отправился домой.

Он встретил меня занавешенными окнами, от которых тишина и темнота, царившие внутри, казались еще более гнетущими. Я, признаюсь, даже испугался поначалу. Не обстановки в доме, а того, как бы не произошло в нем в мое отсутствие что-нибудь страшное. Хасим Руфди не производил впечатления человека, способного на злой поступок, но Багдад был большим и опасным городом, а мой господин в нем — чужаком и иноверцем.

К счастью, Клаус фон Дирк обнаружился в своей комнате. Вид у него был до крайности задумчивым, даже сама поза — голова, опущенная на подставленную руку — показывала, насколько он сейчас погружен в размышления. Не сразу заметив мое появление, господин вяло поднял голову и указал мне взглядом на кресло. Я присел и стал ждать, когда он приведет мысли в порядок.

— Ганс, — позвал Клаус фон Дирк через минуту.

— Да, мой господин.

— Ты, как человек, пусть и образованный, но все же далекий от науки, ответь мне: имеет ли алхимик право разрушить чужую жизнь, чтобы совершить величайшее открытие?

— Признаюсь, господин, это очень сложный вопрос.

— Отвечай, не раздумывая, — посоветовал он мне. — Отвечай то, что говорит сердце. Раздумья ни к чему не приводят, как ты можешь убедиться на моем примере.

— Сердце говорит мне, что если для какого-то открытия нужно разрушить чью-то жизнь, то человек, возможно, вовсе и не нуждается в нем.

— Это не ответ! — Клаус фон Дирк разозлился. Он вскочил и принялся расхаживать, размахивая руками. — Это попытка скрыть трусость. Может быть. Возможно. Наверное. А взять на себя ответственность — не готов никто! Все только прячутся за общими фразами и не могут четко ответить — да или нет. Стоит или не стоит? Рисковать или не рисковать?

Клаус фон Дирк оперся рукой на стул и тяжело задышал. Глаза его смотрели исподлобья, словно демон изучал меня. Невольно я поежился под этим взглядом.

— Мой господин, я ни в коем случае не хотел вызвать вашего гнева…

— Конечно. Извини меня, Ганс. Не тебя я должен спрашивать в первую очередь, а себя. С меня и будет спрос. Нельзя позволять себе находить лазейки для облегчения совести.

— Если бы я хотя бы понимал: о чем вы говорите…

— Поймешь. Сейчас я тебе расскажу. Но сначала, Ганс, пообещай мне, что все сказанное в этой комнате не выйдет за ее пределы. Поклянись мне в этом самой страшной клятвой, какую ты знаешь. И никому, слышишь, никому не смей говорить! Даже тем, кто тебе особенно близок и дорог. Впрочем, я уверен, что после этого разговора ты и сам не захочешь об этом распространяться.

Он продолжал смотреть на меня сурово и властно. И мне показалось, что ему надо рассказать кому-то. Что он ждет моего обещания, чтобы — простите, вновь моя гордыня — исповедаться. Клаус фон Дирк не любил церковь, хотя она дает возможность рассказать тайны, которые отягощают нашу совесть. А у моего господина такой возможности не было.

— Клянусь, — сказал я, поколебавшись лишь мгновение. — Клянусь нашим счастьем с Агнетт, что я буду молчать.

— Спасибо тебе, Ганс, — улыбка Клауса фон Дирка — вымученная и жалкая — лишний раз доказывала, как же он устал.

«В то утро, Ганс, как ты понимаешь, я встал очень рано. Я, признаюсь, и не ложился в полном смысле этого слова. Легкая полудрема в кресле не может называться полноценным сном. Меня распирало от ощущения тайны, которая должна прийти в мой дом. Тайны, которая сама стремится в руки того, кто слывет за ними большим охотником.

Услышав, как ты ушел, я спустился вниз и позавтракал. Мне не очень этого хотелось, но разум зависит от плоти. Этот урок ты преподал мне в свое время, и я за него весьма благодарен.

Но после того как с трапезой было покончено, начались долгие часы ожидания. О, как я ненавидел время в тот момент и как сожалел, что не могу подчинить его своим желаниям. Оно тянулось столь медленно, что я едва не сошел с ума, сгорая от нетерпения. Все раздражало, и даже Хасим Руфди превратился в моем сознании в отвратительнейшего человека, который мучает меня подобным образом.

Однако после полудня он соизволил явиться. В одиночестве. Поминутно оглядываясь, словно опасаясь погони или слежки, наш знакомый скользнул в дом и только тогда позволил себе перевести дух. Я сразу понял, что дело нечисто.

— Простите, если заставил вас ждать, — произнес он поклонившись.

— Право, не стоит. Я только недавно встал, — ответил я.

Моя ложь, Ганс, была необходима. Учитывая, с какими предосторожностями пробирался ко мне Хасим, можно было сделать вывод, что тайна, принесенная им, весьма опасна. Потому выказывать любопытство не стоило. Покажи людям, что их слова ничуть тебя не интересуют, и они сразу же начнут доказывать их правдивость и правоту. Этот прием стар, как наш мир, и он, к счастью, продолжает работать. Потому что едва мне стоило заикнуться о том, что я нисколько не скучал, как купец посмотрел на меня укоризненно.

— Поражаюсь вашему хладнокровию, — заметил он. — Пройдем?

— Разумеется.

Я кивнул и повел нашего гостя в лабораторию. Как ты помнишь, в ней нет окон, а вентиляция выведена столь причудливым образом, что подсмотреть или подслушать нас было практически невозможно.

— Я принес ее, — сгорая от возбуждения, сказал Хасим Руфди. — Принес книгу, которую вы хотели!

— Дайте! — закричал я, разом сбросив маску невозмутимости. Я действительно не мог удержаться.

— Всему свое время, — Хасим улыбнулся, и я увидел на его лице столь знакомое мне выражение торгаша, которое нападает на представителей этого сословия, едва они почуют выгоду. — Конечно, я отдам вам книгу. В обмен на услугу. Очень важную для меня и не обременительную, как я понимаю, для вас. Исходя из нашей вчерашней беседы, я могу сделать вывод, что вы действительно разобрались в природе Сентименталя, и требуются лишь практические руководства, чтобы применить эти знания.

— Конечно, я знаю о Сентиментале многое, — с достоинством ответил я. — Не представляю никого, кто кроме меня способен на его дрессировку.

— Отлично, — гость кивнул. — Именно дрессировка мне и понадобится. Поскольку я считаю вас человеком порядочным, который не станет болтать просто так, поведаю вам суть проблемы, вставшей перед нашим семейством.