1937. АнтиТеррор Сталина - Александр Шубин

«Дутый» характер некоторых дел был очевиден даже следователям. Но в ряде случаев удалось найти вещественные доказательства и получить правдоподобные показания. Так, офицеры продолжали собираться на вечера, посвященные их боевому братству в дореволюционные годы, хранили дореволюционную и белогвардейскую форму и символику (включая даже полковые знамена). До 1926 г. вечера георгиевских кавалеров возглавлял сам генерал Брусилов. В этих показаниях нет «тенденции следствия» — как потенциальный военный диктатор покойный генерал не был выгоден следствию.

На встречах георгиевских кавалеров Брусилов говорил о своей радости, «что, несмотря на то, что волею судеб сейчас служим в Красной Армии, мы все же не забываем старых традиций русского офицерства». Ему ответствовал Снесарев, который говорил, что собравшиеся и дальше не будут «терять друг друга из виду»[76].

Снесарев был близок к научной интеллигенции, что увязывало военное дело с академическим через «Русский национальный союз» профессора И. Озерова. Упоминалась ли возможность создания такого союза в беседах генерала и профессора? Сам Снесарев признал, что георгиевские кавалеры считали его одним из преемников Брусилова. Старика Снесарева выпустили уже в 1932 г., без массы старого офицерства он был не опасен. Свечин говорил: «Мы только беспечные ландскнехты»[77]. Сталин не доверял ландскнехтам, тем более, если они ведут ностальгические разговоры о старой России. Он опасался, что в момент интервенции тысячи офицеров, носители советских военных тайн, отправятся на занятую интервентами и белогвардейцами территорию (как в свое время на Дон), придадут массовость русским контрреволюционным формированиям и дезорганизуют тыл Красной армии. При первых сигналах о заговоре в «белогвардейской среде» было решено уничтожить саму почву этой «пятой колонны» (используя крылатое выражение, возникшее в Испании через шесть лет).

Красный милитаризм

При расследовании заговорщических настроений среди военспецов Сталина ждала неприятность. Оказалось, что недовольство наблюдается не только в среде старого офицерства. Бывший полковник Н. Какурин (с 1920 г. сражавшийся в Красной армии) показал: «В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки (имеется в виду любовница Какурина. — А.Ш.). Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский». Во время XVI съезда решено было выжидать, «организуясь в кадрах», чтобы потом вмешаться в борьбу сталинцев и правых. Высказанная еще в 1923 г. идея В. Антонова-Овсеенко об армии, сдерживающей «зарвавшихся вождей», получила второе рождение. Целью считалась «военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон»[78]. Тухачевский обсуждал и возможность покушения на Сталина фанатика из оппозиции. По мнению Какурина, участники бесед рассматривали Тухачевского как военного вождя на случай «борьбы с анархией и агрессией».

Показания Какурина были особенно ценны, так как, во-первых, он был почитателем и товарищем Тухачевского (как и признававшийся по этому же делу И. Троицкий), и, во-вторых, были получены не под давлением — первоначально он поделился своими откровениями с осведомительницей ОГПУ, своей родственницей.

10 сентября 1930 г. Менжинский писал Сталину: «…Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск»[79]. 24 сентября Сталин предлагает Орджоникидзе подумать о мерах «ликвидации этого неприятного дела»: «Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии… Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым-Громанам-Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия — таков баланс. Ну и дела…»[80] «Письмо Сталина показывает, что он хорошо понимал, что дело о «военном заговоре» сфабриковано в ОГПУ. Чем иначе объяснить благодушную готовность «отложить решение вопроса» еще на несколько недель, оставить «заговорщиков» на свободе, несмотря на «предупреждение» Менжинского об опасности?»[81] — комментирует О.В. Хлевнюк. Перечитаем письмо еще раз. Оно написано Орджоникидзе, а не в газету «Правда». Сталин не убеждает своего товарища в необходимости расправы с Тухачевским или правыми. Он не мистифицирует Орджоникидзе и не сетует на излишнее усердие ОГПУ. Нет, пожалуй, письмо Сталина «не показывает» то, что приписывает ему О.В. Хлевнюк. Тогда почему заговорщиков не арестовали? Менжинский фактически объяснил это. Слишком рискованно. Не ясно, кто еще вовлечен, нет уверенности в вине Тухачевского и его товарища комдива Г. Гая (слишком уж они отличаются от арестованных военспецов). И потом, у Сталина было свое объяснение «фронды» Тухачевского, которое требовало не хирургических, а терапевтических методов лечения.

Перечитаем письмо еще раз. Перед мысленным взором Сталина встала страшная картина. Страна на грани социального взрыва. Интеллигенция настроена враждебно и при первой возможности начнет формировать альтернативную большевикам политическую систему, привлекая враждебные Сталину элементы компартии. И в этих условиях, даже без всякой интервенции, армия может нанести по партийным лидерам решающий удар, если спровоцировать красных «генералов». Неограниченная власть самодержца ограничена только переворотом.

Но по трезвом размышлении Сталин понял, что не все так страшно. Интервенции пока не будет. «Теневые правительства» арестованы, их политическая сеть обезглавлена. Между правыми коммунистами, эсерами из крестьянской партии, меньшевиками и тем более правыми либералами из инженерных и академических кругов — множество разногласий, и единого штаба у сопротивления по-прежнему нет. То же можно сказать и о военной «фронде». Причастность Тухачевского к заговору старого офицерства была невероятной: будущий маршал был известен как сторонник скорейшей индустриализации, критик «правого уклона» в военном строительстве и оппонент Свечина, арест которого вызвал одобрение Тухачевского. «Фронда» Тухачевского была вызвана не его политическими взглядами. А чем? Как не вспомнить о недавней обиде, нанесенной самолюбию Тухачевского Сталиным, который оказался «правее» своего полководца.

В январе 1930 г. командующий Ленинградским военным округом и бывший начальник штаба РККА М. Тухачевский направил наркомвоену К. Ворошилову записку, в которой излагал планы резкого роста производства военной техники в условиях Первой пятилетки. Ворошилов, недолюбливающий Тухачевского, передал план Тухачевского на рецензию нынешнему начальнику штаба РККА, бывшему полковнику Б. Шапошникову. Тот не упустил возможности «осадить» командующего Ленинградским военным округом.

Шапошников придерживался консервативного взгляда на военную стратегию, а Тухачевский был известен своим пристрастием к техническим новшествам и революционным лозунгам в военной теории. Шапошников подверг план суровой критике, несколько преувеличив требования, которые Тухачевский предъявлял к стране. Расчет Тухачевского исходил из оптимизма сталинских планов 1930 г. Если задачей военного планирования, по Ворошилову и Шапошникову, было достичь равновесия сил с потенциальным противником, то Тухачевский исходил из необходимости создать подавляющий технический перевес, который позволил бы разгромить поляков, румын и страны Прибалтики в приграничном сражении и не дать возможность другим европейским странам оказать поддержку соседям СССР[82].

Проект Тухачевского с комментариями Шапошникова был передан Сталину. 23 марта Сталин написал Ворошилову: «Ты знаешь, что я очень уважаю т. Тух(ачевско)го, как необычайно способного товарища. Но я не ожидал, что марксист, который не должен отрываться от почвы, может отстаивать такой, оторванный от почвы, фантастический «план». В его «плане» нет главного, т. е. нет учета реальных возможностей хозяйственного, финансового, культурного порядка… Этот «план» нарушает в корне всякую мыслимую и допустимую пропорцию между армией, как частью страны, и страной, как целым, с ее лимитами хозяйственного и культурного порядка… «Осуществить» такой «план» — значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию»[83]. У Сталина и так не сходились концы с концами, а тут еще запросы Тухачевского. Он был так раздражен, что назвал предлагаемые Тухачевским меры системой «красного милитаризма». Ворошилов с удовольствием огласил оценки Сталина на расширенном заседании реввоенсовета. Тухачевский был уязвлен, и Ворошилов продолжал сыпать соль на раны, отчитывая своего излишне радикального подчиненного-конкурента. Даже сочувствующий Тухачевскому Л. Самуэльсон признает, что «если бы предложенный Тухачевским проект перевооружения начал бы каким-то образом осуществляться, то он при этом оказался бы значительно более дорогостоящим, чем виделось Тухачевскому в январе 1930 г.»[84]. Этот план и стал отчасти осуществляться в 1932 г. Ситуация изменилась.