Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин

Теперь я живу один, но это не означает, что я должен есть, как одинокий мужчина. Я делаю себе салат из свежих овощей, в нём много зелёных овощей, выращенных без химических удобрений, помидоры и перец, пророщенные соевые бобы и сладкий лук. Я посыпаю всё это турецким горохом, кунжутом и семенами льна. Потом я всё заправляю свежевыжатым лимонным соком, оливковым маслом и маслом орегано. Мы едим и нашими ушами. Звуки, которые получаются при жевании, усиливают вкус. Я жарю на гриле свежего лосося и поливаю его лимонным соком, выжимая лимон прямо на него, посыпаю укропом и эстрагоном. Я зажигаю свечи на обеденном столе. Я подавляю искушение посмотреть что-то по каналу Си-Эн-Эн, вместо этого слушаю отличный джаз по радио и пирую. Я напоминаю себе, что завтра нужно сходить в спортзал. Силовые тренировки, когда занимаешься с железом, меня успокаивают.

Убирая со стола, я возвращаюсь к мысли, которая не оставляет меня с тех пор, как появилась рассеянность. Пора написать поэму-наследие – до того, как я полностью сойду с ума. В ней я опишу состояние человека на примере одного человека и историю возникновения жизни на Земле, которая включает современные знания, в отличие от сказок в священных книгах.

Большее количество людей должно говорить другим о том, что они обнаружили в этом мире, отличающееся от того, что они хотели найти, и чего они добились, чтобы сделать одно и другое ближе. Каждому человеку дано столько-то ударов сердца, но человечество может существовать на протяжении несчётного количества ударов сердец бытия. Таким образом, для человеческого предприятия невообразимое сегодня может стать возможным завтра.

Мне хочется пригласить гостей в своё сознание, чтобы они увидели мою правду, мир по моим представлениям – этой не имеющей значения потерянной души, меня. Истина – это самая любопытная вещь, независимо от того, предлагают ли её священные книги, наука, настоящие стихи, или ты случайно на неё натыкаешься! Нетривиальная истина интересна, потому что никто никогда в ней не уверен, даже если держит её в руках. Ещё любопытнее то, что даже когда человек уверен в том, что знает истину, ему приходится тратить огромное количество времени на то, чтобы убедить других. О, как прекрасна и сложна эта госпожа истина! О, как сложно сохранение истины, которая требует постоянного ухода!

Я спрашиваю Истину:

– Ваше величество, почему вы прячетесь, почему вам нужно быть такой сложной, такой иллюзорной, почти подобной Богу? Кто сделал вас такой и почему?

Я не получаю ответа. Истина молчит, как небо, по крайней мере, для нашего невооружённого глаза и для нашего уха. Человек найдёт тебя, истина! Подожди!

Я проверяю электронную почту. Доктор Пуччини благодарит меня за стихотворение и подписывает письмо «Джульетта».

Мне нравится её неофициальность. Я открываю новый файл, и мои пальцы зависают над клавиатурой. Мне в голову приходят идеи насчёт поэмы-наследия, но мысль о том, как её начать, не приходит. Начало – это самая трудная часть создания. Посмотрите, что создал Бог, когда торопился в начале. Вместо этого я позволяю другому стихотворению, без названия, вылиться из меня. Я боюсь, что мои исчезающие нейроны могут саботировать мои расцветающие чувства к Джульетте. Она меня спасёт?

Дурное настроенье неотрывно,Как хищный зверь, косится на меня.Весна пыльцой цветочной агрессивноВ меня стреляет, в мир иной гоня.Туда, где нет ни боли, ни страданий,Искусственные чувства и мечты,И свет от ламп внутри стеклянных зданий,И без пыльцы из пластика цветы.

Её глаза представить я стараюсь,И для меня их взгляд как камертон:Отчаянно с любовью улыбаюсь,Как пластиковый розовый бутон.Страх не узнать себя… и в отраженьиКак будто сам себе я незнаком,Я вижу всех надежд моих крушеньеО стены из надгробий… Но в какомОбличии я в будущем предстану? —Я в зеркалах ищу ответы на вопрос,Увы, с какой я стороны ни встану,Я вижу только свой огромный нос.Стихами сплёл я сам себе верёвку,Повешусь на которой, весь в слезах,Ловя прохожих взгляды и издёвкуВ красивых их искусственных глазах.Но всё же в моей жизни есть Джульетта,Её любовью чистой излечусь,Мне суфии подсказывают это,У них любви божественной учусь.

Я краду название у гораздо лучшего поэта, чем я, и немного его изменяю – «Зовись иначе как-нибудь, Пируз»[8].

Глава 3

Джульетта Пуччини

Да, я не смог попасть к известному неврологу доктору Питеру Рутковскому. Но вместо этого я встретился с чудом. Доктор Джульетта Пуччини – поразительная женщина, такая молодая и одновременно такая зрелая и опытная, словно лично наблюдала за эволюцией человеческого разума! Я преувеличиваю? Я испытываю искушение переметнуться от Рутковского к ней.

– Нет, нет, – говорю я себе. – Тебе нужен врач с большим клиническим опытом, а не врач, которую ты хочешь как женщину. Не надо смешивать желание со здоровьем, Пируз. Кроме того, Рутковский – это человек с акцентом, как и ты. Он сможет лучше тебя понять.

Я всё ещё продолжаю думать, что, по крайней мере, один раз в прошлом видел Джульетту. Но, несмотря на все мои усилия, я никак не могу вспомнить, когда и где. Я расстраиваюсь, как когда забываю имена и фамилии людей, названия трав или галактик и всего, что находится между ними. Моя рассеянность усиливается? Мой внутренний голос пытается заняться цензурой и скрыть этот факт от меня?

Может быть, раз Джульетта Пуччини не будет моим врачом, у меня есть шанс узнать её получше. Если бы она была моим лечащим врачом, то не стала бы со мной встречаться. Кто знает, Пируз, какие подарки может тебе сделать твоя рассеянность? Синхрония – это бог тайн во Вселенной.

Её бирюзовые глаза и волосы цвета воронова крыла напоминают мне женщин северной Испании – никто не может сказать, откуда они появились, с севера или с юга. Если бы я позволил себе быть одновременно поэтом и архитектором, то я сказал бы, что доктор Джульетта Пуччини – это леса любви, в смысле – строительные леса. Я представляю возможности, которые открываются для меня с ней, и от этого чувствую себя лучше. Насколько я стал голоден до любви? Я улыбаюсь своей неуверенности. Моя неуверенность улыбается мне в ответ.

Теперь каждый день, уже на протяжении недели, я хожу обедать в факультетскую столовую в Центре имени Рузвельта, надеясь столкнуться с ней. Каждый день я думаю позвонить ей, но затем передумываю, считая, что лучше этого не делать. Смелый персидский кот превратился в испуганного персидского цыплёнка.

Наконец наступает первое апреля, национальный праздник для таких дураков, как я! Апрель – особый месяц в том смысле, что юбки становятся короче, а температура воздуха выше. Живые существа начинают дышать любовью, испытывать любовь и заниматься любовью. Хотя я вчера сжёг кастрюлю с рисом на плите, сегодня меня не очень беспокоит моя забывчивость. Доктор Пуччини сказала мне не беспокоиться по этому поводу. Я хочу ей верить, хочу следовать её совету, я хочу растаять у неё в объятиях. Вау, что я только что почувствовал! Вау, что я только что сказал! Я сам себе не верю.

В любом случае, сейчас 11:30, и мой живот думает о том, как бы перекусить. Бутерброд с сыром и яблоко лежат на моём письменном столе в коричневом пакете и улыбаются мне.

Звонит телефон и выводит меня из мечтательного состояния.

– Доктор Пируз? Это Джульетта Пуччини.

– Да, я вас узнал. Я не забыл ваш голос.

– Я же сказала вам, чтобы не беспокоились о своей забывчивости. Помните?

– Я помню, что должен не беспокоиться насчёт забывчивости. Но боюсь, что я всё ещё беспокоюсь, но меньше, чем раньше, благодаря вам.

– И так и продолжайте!

Затем она переходит к цели звонка.

– Я направляюсь в Центр имени Рузвельта пообедать. Не хотите ко мне присоединиться? Предметом обсуждения будет ваша новая любовь, неврология. У меня для вас есть кое-какие новости.

Её выражение «ваша новая любовь» будто источает запах роз.

Я бросаю пакет с обедом в мусорную корзину, говорю: «Прости», затем спешу в мужской туалет, чтобы немного привести себя в порядок. Я в шоке от того, что вижу в зеркале. На мне зелёные вельветовые штаны, голубая рубашка, чёрные носки и коричневые ботинки. Ничто не сочетается. В те дни, когда я обращаю внимание на то, во что одеваюсь, ничего не происходит. А когда это имеет значение, я выгляжу так, будто меня одевало торнадо, не различающее цветов. Я умываю лицо, поправляю берет и выбегаю на улицу. «Предметом обсуждения будет ваша новая любовь», – слышу я, будто эта фраза – песня о любви.

Несясь по тротуару, я чувствую себя виноватым. Я не всё рассказал в клинике. Я не хотел, чтобы у неё сложилось самое худшее представление о моей семье или обо мне самом. У моей матери было несколько припадков за два года до моего рождения. Она вышла замуж в тринадцать лет, или, если быть более точным, её родители устроили этот брак и она должна была выйти замуж в тринадцать. Но её состояние улучшилось после моего рождения. Мой младший брат не говорил до четырёх лет, но затем развитие пошло ускоренными темпами, и он везде получал высшие баллы, потом получил несколько дипломов, включая по французской литературе в Колумбийском Университете. Другой брат, хотя и психолог, имел проблемы с алкоголем, а теперь у него начальная стадия диабета. У меня аллергия на многие вещи и бронхиальная астма. Я ничего из этого не сказал Джульетте. Думаю, что селективная память – это первое убежище беспокойного разума.