Сказание о распрях 2 - Lars Gert

ладонью правый кулачок, а голову при этом в смирении держат слегка наклонённой.

Допив коффэ, старче спросил:

– Что ты намерен делать далее, Бренн? Так ведь звучит имя твоё?

Бренн, вначале глядя в глаза старику, перевёл взгляд на сестру. Уль-Вулкани всё понял.

– Василёк, пойди покамест поиграй с Криспином. – Мягко, нежно попросил Бренн, гладя девочку по голове.

Когда Синеглазка ушла и оставила двоих людей наедине, Бренн сказал следующее:

– Отвечая на твой вопрос, говорю: я должен любой ценой возвратиться домой, на свою родину.

– Что же потом?

– Я устроюсь куда-нибудь, а сестру отдам на время хорошим людям – наверняка у нас там остались родственники.

– Родственники, которые за восемь лет и пальцем не ударили? – Резонно заметил дед.

– Значит, враг сгубил и их. Я дал себе слово найти и уничтожить тех, кто нарушил мой покой, родных убив, а нас с сестрой – пленив.

– Месть – не самое лучшее средство для восстановления справедливости. – Изрёк пожилой друг.

– Выходит, я должен смириться и забыть? Как, как мне с этим жить? Почему именно я?

– Не один ты был в рабстве. И ещё: пока ты находился там, в Истязакии или Хэджидже, шансы найти обидчиков у тебя были несравненно выше. Ты мог за столько лет навести справки, сам для себя стать глазами и ушами – ведь, судя по всему, ты очень рано повзрослел.

– Взросление пришло само.

Бренн на мгновение умолк, и позже с горечью добавил:

– Я даже не предал их земле! Чёрт с ним, с этим отчимом, хоть и относился я к нему, как к родному отцу… Но – мать?

– «Травой ничто не сокрыто»; верно, мой друг? Даже если бы ты похоронил их, как следует – мысли об отмщении всё равно не перестали бы бередить тебе твой пытливый ум, ведь так?

– Верно, не перестали бы. Я только за сестру боюсь; на себя мне… Я не испугаюсь тяжёлой работы.

– Но сбежал с каменоломен по достижению определённого возраста.

– Я хочу трудиться на своей земле, и получать плату за свою работу. Я не раб! Никогда им не был и не буду.

– Ты отважен и горд, но это не всегда хорошо. – Вздохнул старик.

Бренна же терзали смутные сомнения. Когда они его одолели, он спросил прямо:

– Ишак, ставший благородным конём… Неприметная хижина, превратившаяся во дворец… И ты сам… Что бы я тебе не рассказал, ты заканчиваешь за мной любую фразу! Кто ты? Не слишком ли много ты знаешь обо мне такого, чего тебе я ещё и не думал ведать?

«Странствующий торговец» хранил молчание. Долго, долго он молчал, пока не молвил:

– Я не враг тебе, но друг. Кудесник же по зову сердца, а не ради развлечения. Вот, уволок ты Синеглазку из приюта, но ведь там её, в конце концов, обували, одевали, поили и кормили. Ты на распутье, хоть и думаешь, что цель твоя тебе и ясна, и близка. Так уж и быть, я помогу вам выбраться из Стран Полумесяца (ибо сами вы не сможете)… Но и ты должен кое-что для меня сделать.

– Что же?

Но хитрый друид-амулетинец поспешил резко сменить тему разговора, решив уточнить для себя следующее – умеет ли юнец писать и читать, на что несколько сбитый с толку Бренн пояснил, что о письменной нордике он имеет самое смутное, самое посредственное представление, ведь он был слишком мал, когда попал в плен. Видеть он видел все эти символы и руны, но владел только примерно, приблизительно, а больше – устно (потому и сестрёнке прививал родной язык общением своим); не успели его отдать в соответствующее заведение. Зато по-амулети он мог, как читать, так и писать; надсмотрщики постарались.

– Ты ещё совсем, совсем молод; научишься со временем многим вещам. Ни амулети, ни нордика тебе на первое время не пригодятся; очень хорошо, что ты не знаешь другого языка…

– Какого языка? – Не понял Бренн.

– Другого. – Повторил Лариох уль-Вулкани, и глаза его сузились, а нижняя челюсть выдвинулась несколько вперёд – явный признак того, что тема ему и сама по себе неприятна, и посвящать в такое чужих, плохо изученных им людей слишком необдуманно. Но и умолчать старик не мог – видимо, это очень важно, и от этого зависит чьё-то будущее.

– В месте, в котором я содержался, были иностранцы; среди них – щелеглазки, красномазые, ночеликие… Некоторых я даже по наивности своей считал друзьями.

Несмотря на то, что ничего смешного мальчик не сказал, амулетинец неожиданно расхохотался. Пусть и не долго – странно, очень странно он сейчас себя вёл. Кажется, он никак не мог начать излагать то, что намеревался: во-первых, как уже говорилось, Бренна он почти не знал; во-вторых, тот слишком уж юн для… Но для чего именно?

– С тобой всё понятно; более-менее предельно ясно – впрочем, этого и следовало ожидать. – Словно сам с собой говорил старец. – Но твоя мать… Точнее, твой отчим… Ты утверждаешь, что у него были красные глаза и белые, как мел, волосы!

– Это правда. Но к чему ты клонишь? К чему все эти намёки?

– А читал ли твой отчим какую-нибудь книгу? Одну и ту же. – Поинтересовался кудесник и немного напрягся.

– Мать ежедневно читала одну… Но её многие читают! Во всяком случае, норды южной ветви.

– Книга всех книг? Я наслышан; у нас есть свой аналог. Мм, нет; не то. Та книга, что читала твоя мать, и безобидна, и проста. Но не доставал ли твой отчим украдкой что-то, что привлекло бы твоё внимание? Не прятал ли он это, и не похоже ли это было хотя бы наподобие книги? Свёрток, свиток…

– Не припоминаю… Да что происходит-то? – Вскричал Бренн.

– Уже лучше; стало быть, тут мимо. – Словно отмечал что-то про себя дед.

Наконец, этот странный человек всё-таки соизволил приоткрыть завесу неизвестности, и всё, что он начал нести, походило вначале на бред:

– Есть в нашем мире одна очень страшная книга, Бренн; очень страшная. Эта книга, пожалуй, древнее рода людского – именно поэтому я и спросил про язык. Ибо все человеческие языки, которые есть – все они изначально не несут в себе скверны. Щелеглазки ли, ночеликие ли, норды ли, амулетинцы ли, красномазые ли – это всё люди, Бренн; разных цветов кожи, разных культур и языков, но всё же люди. Книга, о которой я веду речь, нечеловеческого происхождения, не гномьего и не эльфийского; также и великаны не писали её, ни гоблины, ни кто-либо ещё. В этой книге чёрные листы, Бренн; чёрные страницы – будто красил их