На земле мы только учимся жить. Непридуманные рассказы. - Протоиерей Валентин Бирюков

— Давай, батюшка, возглас!

Поставили меня на ноги. А я не могу стоять — плачу. Слезы сдавили горло. Два старичка меня подняли — один справа, другой слева, держат под руки, помогли поднять руки. Я только сказал:

— Благословен Бог!.. — и упал. Не мог стоять на ногах. Залился слезами. Люди снова заплакали. Снова подняли меня.

— Батюшка, давай возглас!

Я тогда набрался силы, только сказал:

— Благословен Бог наш и ныне и присно и во веки веков!.. — и упал опять. Они тогда сами сказали:

— Аминь! — и пошла служба.

Просфоры постряпали — принесли, чашу принесли, кагор — все у людей нашлось. Трое суток я не выходил из церкви — трое суток молился. Не кушал, не пил, даже на улочку не ходил по естеству. Голова упадет — задремлю ненадолго, проснусь — и опять служба. Ночью и днем. Люди не хотели уходить из церкви — так наскучались по службе. Настолько были рады, настолько хотели молиться!.. Одни уходят — другие приходят:

— Батюшка, нам бы покреститься, исповедаться…

На четвертые сутки совсем без сил я вышел в церковный двор. Мне говорят:

— Батюшка, вам сторожку истопили, вычистили, вымыли. Пойдем туда!

Я упал и спал — не знаю сколько… Две недели прошло, я думаю: "Надо бы домой за бельем съездить". Двое прихожан взялись проводить меня. Лошадку привели. Я только за ворота вышел, только перекрестился — у меня голова закружилась. Упал я — и не помню, как упал. И слышу, как в душе у меня слова звучат: "Молись! Пошли человека — белье принесут. Молись!"

И я очнулся. Боже! Бог повелевает молиться! Даже упал — и то молись. Вернули меня в сторожку. Потом белье принесли, вымылся я горячей водичкой. И — слава Богу! И стал молиться.

Вот с этого момента Господь даровал мне прозорливость. Вижу каждого человека — каков он. Мысли вижу людей. Будущее знаю каждого человека. Страшно говорить даже об этом. Никому до того не рассказывал. Тебе же, Валентин, говорю, как сыну: это не мое, это Господь даровал такую крепость силы…

Заранее открыто было мне, что Никита Сергеевич Хрущев закроет нашу церковь. Я сказал тем самым двум старичкам, которые привели меня в церковь в 1943 году:

— Завтра мы служим последнюю службу. После службы к нам придут церковь закрывать по приказу Хрущева.

Так все и случилось. Убрали мы все святыни, книги. Выходим из алтаря. Смотрим — стоят четыре человека. Два милиционера и двое из исполкома. У них уже замки свои, пломбы свои.

Я говорю моим старичкам:

— Идите со мной рядом. Сейчас к нам подойдут и назовут меня по имени-отчеству.

Двинулись эти люди к нам навстречу.

— Вот, Михаил… — называют меня по имени-отчеству, — по приказу Хрущева ваша церковь закрывается.

Я только сказал им:

— Не наша воля, а ваша воля. Пока…

Они свои два замка повесили — на обе двери, а также две пломбы.

Был у меня антиминс, и стал я совершать службу дома, по ночам, в спаленке, где помещалось человек пять. Стали помогать мне монахиня, матушка Мария Яковлевна, и несколько старушек. Все делалось втайне, на службу приходили только доверенные люди. Ну и у кого какая нужда — требы тоже исполнял помаленьку…

Приближалась Пасха, готовились совершать ночную службу. По языки довели — милиция об этом узнала. Ну, и я, по милости Божией, знал, что в эту Пасху, в 5 часов утра, придут пять милиционеров, чтобы захватить нас — за то, что мы совершаем службу. Служили мы, завешивая окна одеялами, чтобы свет не просвечивался, — и на улице, и у соседей, и возле дома много глаз. Службу закончили пораньше: уже в 3 часа ночи все ушли. Открыли двери, освежили комнату, чтоб в воздухе не чувствовался запах ладана. Все прибрали — чтобы признака не было, что здесь проходила служба. Я стою, молюсь, канон читаю Пасхальный. В епитрахили, с крестом. Свечи горят, сени открыты, двери открыты, калитка открыта. В пятом часу в дверь стучатся. Матушка Мария Яковлевна приглашает:

— Заходите!

Заходят пятеро милиционеров. А я приготовил в прихожей 6 стульев: 5 в ряд и один напротив. Они входят, как в фуражках пришли, так и стоят. Я знаю, что они благословения брать не будут. Подхожу — каждому ручку подаю:

— Ну, здравствуй, Иван Петрович, здравствуй, Григорий Васильевич!

Каждого называю по имени-отчеству. Один милиционер снимает фуражку и говорит:

— Я таких людей еще не видел. Не знает нас, а по имени-отчеству назвал…

А я им отвечаю:

— Садитесь, милые сынки, вы пришли меня поймать, да сами попались!

Они думают: как попались? Что это, засада какая-то? Оглядываются кругом — нет, никого нет, никакой помехи. Тогда я и говорю им:

— Мы живем в мире, где царствует грех. А грехи такие бывают…

И начал. Рассказал одному все его грехи — "от" и "до". Другому и третьему. Они:

— Батюшка! Так это вы про меня говорите!

И другой. И третий так же. А я то же — и четвертому, и пятому. Тогда они обомлели.

— Батюшка! Учи нас! Мы ничего не понимаем. Только не говори никому про это!

— Вы сами не скажите, — отвечаю. — Я-то не скажу. А то вы придете домой — своим супругам: то-то-то.

— Нет, нет! Не скажем никому.

— А у тебя вот супруга некрещеная, — говорю, — у тебя мать некрещеная… А ты сам некрещеный…

А они опять просят:

— Батюшка, учи