На руинах «Колдовства» - Вирджиния Нильсен Вирджиния Нильсен

Под влиянием порыва Симона соскользнула с седла и привязала поводья к нижней ветви амбрового дерева. Похлопав кобылу и прошептав ей ласковые слова, она оставила ее и тихо направилась по старой дороге, бегущей между обветшалыми хижинами рабов к разрушенному дому. Встав в тени отдельно стоящей кухни, она долго наблюдала, постепенно убеждаясь в том, что из старого особняка за ней следят.

Более чем когда-либо она осознавала сейчас кишащую вокруг них черную жизнь, невидимую и неслышимую, кроме тех нескольких ночей, когда темнота наполнялась пением и стуком трещоток, давным-давно заменивших запрещенные барабаны.

«Они знают о нас все, — думала она, — а мы не знаем о них ничего».

Хотя Симона никого не видела, у нее было чувство, что кто-то стоит за одной из колонн, ожидая, когда она уйдет. Решившись, она дерзко вышла из тени кухни на приглушенный солнечный свет.

— Добрый вечер, месье, — крикнула Симона. — Кто вы?

Мужчина на галерее отодвинулся от колонны и вежливо произнес:

— Добрый вечер, мадемуазель.

«Если это любовник Ханны, моей горничной повезло», — подумала Симона. Окторон был одним из самых красивых мужчин, каких она когда-либо видела. Она не чувствовала опасности, идя к ступеням задней галереи, ей было очень любопытно узнать, кто с ним.

Когда Симона поднималась по ступеням, в дверном проеме, ведущем в центральный вестибюль плантаторского дома, появилась темная фигура. Она услышала вздох и затем с удивлением узнала в черной девушке, в ужасе уставившейся на нее, горничную, плакавшую в Бельфлере.

— Ты! — воскликнула Симона.

— Мамзель, — сказала девушка дрожащим голосом.

— Ты пришла так далеко, чтобы встретиться со своим любовником? — спросила Симона.

Казалось, это объясняло рыдания и желание быть проданной, возможно, чтобы соединиться с этим необыкновенным мужчиной. Но, увидев их мгновенно спрятанное удивление, она засомневалась в том, что они любовники.

— Нет, вы сбежали! — воскликнула она. — Вы оба! В Бельфлере что, эпидемия?

Мучительное разочарование, которое она испытала, сказало ей, что она просто отказывается смотреть правде в глаза.

— Мадемуазель, — быстро сказал мужчина. — Послушайте, что я вам скажу, прежде чем поднимать тревогу. Я — свободный человек. Могу показать вам свои бумаги, которые, уверяю вас, всегда ношу при себе.

Симона уставилась на него, потеряв на мгновение дар речи. Чистое парижское произношение его французского изумило ее. Было совершенно очевидно, что он не простой свободный цветной.

Удивительно красивый, одетый в хлопчатобумажные брюки и рубашку с открытым воротом, он выглядел как культурный, небедный человек, вышедший на вечернюю прогулку. Он мог бы быть белым, загоревшим на солнце, если бы не его кудрявые коротко остриженные волосы и колоннообразная шея, так восхищавшая ее в Ханне и которую она считала типично африканской.

— Кто вы, месье?

— Меня зовут Чичеро Латур. Я учу детей свободных цветных в городе. Может быть, вы слышали обо мне.

— Извините, нет. Так вы любовники, решившие соединиться?

— Нет! — выдохнула дрожавшая девушка. Хотя еще было не очень заметно, Симона не сомневалась, что девушка беременна.

Мужчина с упреком взглянул на черную девушку, затем сказал:

— Нет, мы не любовники. Я пытаюсь помочь этой молодой женщине спастись от жестокого хозяина.

Симона почувствовала почти физическую боль.

— То, что вы делаете, — противозаконно, — резко сказала она.

Рабыня Ариста беспомощно покачала головой, прижав руку ко рту, чтобы подавить рыдание.

Латур согласно кивнул:

— Я рискую своей жизнью, мадемуазель. Милу предстоит, по меньшей мере, порка, а она беременна. Из-за ее простодушной честности мы теперь в вашей власти.

Черная женщина приложила руки к животу удивительно трогательным жестом.

— Мамзель, мой муж, он ушел на Север. Я тоже должна идти с нашим ребенком.

— Идти на Север! — воскликнула Симона. — Как вы можете надеяться совершить это невозможное путешествие отсюда до свободных штатов? Вы не представляете, как это далеко и какую дикую местность вам придется пересечь!

— Есть пути, — сказал мужчина, назвавшийся Чичеро, — и люди, которые помогут, но лучше вам не знать о них, мадемуазель. Это очень большое одолжение, я понимаю, но могу ли я попросить вас забыть, что вы нас видели? Вам нужно только промолчать, но для нас это сама жизнь.

В груди Симоны боролись противоречивые чувства: гнев на Ариста, сочувствие к испуганной девушке, восхищение свободным красавцем, рискующим жизнью, чтобы помочь ей. Даже испуг и отвратительное дешевое платьице не могли скрыть ее красоту. Не поэтому ли Арист отказался продать ее? И чьего ребенка она носит?

Симона сказала:

— Полагаю, твой муж — тот раб, который сбежал из Бельфлера в ночь охоты месье Бруно? Откуда ты знаешь, что его не поймали?

Снова черная девушка беспомощно затрясла головой. За нее ответил мужчина:

— Ее муж и отец ее ребенка, мадемуазель, — белый человек, но совсем не такой, как тот, что хочет использовать ее…

Беспорядочные чувства Симоны объединились, когда она подумала, что ее подозрение подтвердилось, и от ярости у нее закружилась голова.

— И у вас хватает наглости просить меня помочь ей сбежать от человека, которому она принадлежит по закону, чтобы стать любовницей другого белого человека? Почему я должна это делать? Конечно, она хочет улучшить свою жизнь! Почему бы и нет! Но почему я, белая женщина, должна подвергать себя риску попасть в тюрьму, чтобы помочь такой, как она? Они соблазняют наших мужчин своими темными телами и развратным поведением, превращают в насмешку наши браки…

Чичеро поднял руку, как бы отгораживаясь от ее кипящей ярости, и спокойно сказал:

— Мадемуазель! Как женщина, вы должны понять другую женщину. Белый человек, к которому она хочет уйти, любит ее и ее ребенка, хочет защищать их, а тот, от которого она хочет сбежать, унижает ее, использует ее…

Мысль об Аристе, принуждающем к сожительству эту рыдающую горничную, так оскорбила чувства Симоны, что она больше не могла слушать. Она отвернулась, сбежала вниз по ступеням и, ничего не видя, пошла по грязной тропинке к своей лошади.

Она слышала быстрые шаги за спиной и знала, что не сможет убежать. Ее сердце бешено заколотилось в груди. Латур поймал ее за руку и насильно повернул к себе лицом. Лошадь тревожно и протестующе заржала.

Симона едва ли ее слышала. Никогда за все ее двадцать четыре года к ней не прикасался черный человек. Ее сердце почти остановилось от потрясения. Медленно, в ужасе она подняла глаза к его лицу.