Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

– И про Мерлина, того самого, как начнет говорить – ну вот, ей Богу, будто сам с ним, за одним столом, и пил, и ел!

Герцогиня ото всего сказанного была в полном восторге. И, поскольку сказано это было сугубо приватно, уже через сутки после прибытия отца Мигеля, в кортеже не осталось даже самой распоследней служанки, которая бы не узнала под большим секретом, что духовник арагонской принцессы видит любое чужое прошлое, как свое собственное, а будущее, читает, как раскрытую книгу и дар свой получил прямо от великого Мерлина.

Первое время все опасливо косились в сторону монаха, ожидая от него страшных пророчеств. Но отец Мигель только дружелюбно улыбался всем подряд и ничем своих способностей не выдавал. А если и брался что-то рассказывать, то только старые байки о крестовых походах, да и те слышанные-переслышанные через «десятые руки».

Неудовлетворенное любопытство так и клубилось вокруг прискучавшего в долгой дороге общества. Пересудов о том, что рассказал герцог ди Клермон, хватило на пару дней, не более, и все жаждали новых впечатлений, буквально изнывая от их отсутствия. Но всё было так же, как в любой другой поездке, и даже дамы, ехавшие в одной карете с Виолантой, ничего не смогли разузнать об отце Мигеле. На все вопросы «кто?», «что?», «почему?» и «откуда?» принцесса отвечала крайне односложно, или просто пожимала плечами, полагая, видимо, что все объяснила одно фразой: «Отец Мигель мой духовник».

Наверное, дамы, привыкшие к более пространным беседам, сочли бы себя уязвленными, не реши они между собой, чуть раньше, что принцесса Арагонская – дама не самого большого ума.

И действительно, за всё время пути, Виоланта всё больше помалкивала, почти не задавала вопросов, а только слушала всё то, что дамы считали нужным ей сообщить. Хотя, справедливости ради, они не могли не признать, что слушала она отменно! Искренне удивлялась всему, чему следовало удивиться, ахала и охала в нужных местах, а если собеседницы смущенно умолкали, затронув какую-то деликатную тему и развив её слишком далеко, не лезла к ним с глупыми просьбами продолжить или уточнить.

Естественно, большую часть времени занимали разговоры о турнирах и празднествах.

Бонна Беррийская, большая любительница развлечений, могла без устали сравнивать увеселения прошлых лет, какими они были до безумия короля Шарля, с теми, какими стали теперь. Ей были памятны победы всех рыцарей, а также имена дам, в честь которых эти победы одерживались. А если вдохновительницей побед бывала она сама, мадам Бонна небрежно, (но очень красиво), взмахивала рукой, подкатывала глаза и томно вздыхала.

Как редкая красавица и супруга первого вельможи при дворе герцога Орлеанского, графиня не пропускала ни единого повода показать себя все равно кому – будь то обычная толпа, глазеющая на знать, или королевский двор, и цепко держала в памяти любую мелочь, не упуская её и при пересказе. Без запинки могла перечислить участников последнего приёма у королевы, при этом строго разграничивая на тех, кто бывает из года в год, кто в прошлом году не был, но был в позапрошлом, а кто вообще в первый раз.

– И имейте в виду, моя дорогая, – поучала она Виоланту, – её величество крайне любезна с новичками, однако, не жалует женщин, которые в чем-то её превосходят. Особенно по красоте…

– Что, кстати, совсем не сложно, – вставила Мари д'Алансон.

И дамы дружно захихикали. А неловкая Виоланта снова уронила свою муфту, которую потом долго не могла пристроить так, чтобы она больше не падала. На этом тема закрылась сама собой…

Однако, какую бы интересную историю ни рассказывали в этой «дамской» карете, стоило Мари де Блуа открыть рот, чтобы вставить слово о своём брате, как всё внимание принцессы целиком и полностью переключалось на будущую золовку.

Она вообще, на любое упоминание о Луи Анжуйском, реагировала так, словно ехала заключать брак не по политическим расчётам, а по страстной и давней любви. И это, почему-то тоже сочли за признак небольшого ума, но грехом не посчитали. Всё-таки, Виоланта воспитывалась не при французском дворе, где добродетельное почитание мужей давно вышло из моды, и, в конце концов, что ей сейчас ещё остаётся?..

5

Наконец, наступил торжественный последний день.

Накануне в Анжер отправили гонцов, и рано утром, как только пересекли Луару и переоделись соответственно моменту, в каретах и повозках оживленно завозились, предвкушая окончание долгого пути. Да и погода, как по заказу, выдалась солнечной и тёплой, что только усилило радостное возбуждение.

Уже стали видны замковые ворота и полосатые башни Анжера с реявшими над ними стягами Анжу, Сицилии и Арагона, уже серая толпа сбежавшихся из окрестных селений вассалов стала распадаться на фигуры и лица, как вдруг принцесса велела кортежу стать и потребовала коня.

– Я желаю въехать в Анжер верхом и в окружении рыцарей, которых его светлость послал за мной в Сарагосу, – сообщила она ди Клермону, подъехавшему узнать, в чем собственно дело

Коня немедленно подвели. И пока его обряжали в парадную жёлто-оранжевую попону с гербами Арагона, Сицилии и Неаполя, принцесса объясняла ди Клермону, как именно она желает предстать перед будущим супругом. Придворные дамы, ничего пока не понимая, испуганно перешёптывались – уж не придется ли и им забираться в седла? Но герцог, проходя мимо, чтобы отдать распоряжения свите, успокоил:

– Такое впечатление, что мы отправляемся на турнир! Не волнуйтесь, дамы, ваши места, как всегда, на трибунах.

И махнул рукой в сторону карет.

– Не понимаю, зачем она это делает? – пожала плечами Мари д'Алансон, наблюдая за сборами. – Дорога раскисла, грязная… Платье наверняка испачкается… В таком виде и в первый раз перед мужчиной… Я бы не рискнула.

– Я бы тоже, – согласно закивала Бонна Беррийская.

А герцогиня де Блуа промолчала.

«Не так уж и глупо, – подумала она, глядя через окно кареты на то, как ладно сидит в седле Виоланта. – Пожалуй, дама, забрызгавшая платье таким образом, произведёт на братца большее впечатление чем матрона, степенно вылезающая из кареты»

– Кажется, мы поторопились с выводами, – вымолвила она, наконец, с легкой усмешкой, – Вот увидите эта арагонская принцесса окажется не так проста, как показалась и очень скоро всё здесь приберёт к рукам.

– Ты шутишь? – удивленно приподняла брови Мари д'Алансон.

– Ничуть. Я даже не удивлюсь, если к лету его светлость совершенно забудет про свои итальянские дела… И, может быть, он её даже полюбит…

Между тем, кортеж двинулся к Анжеру, еле поспевая за группой конных рыцарей, окруживших Виоланту. Герцог ди Клермон вырвался вперед и, размахивая шляпой, первым подскакал к ярко разукрашенному помосту, на котором, под бело-синим балдахином, уже стоял в картинной позе Луи Анжуйский со всем своим двором.

– Брат мой! – крикнул ди Клермон, – Я привёз вашу невесту! Поприветствуйте её! Вы – счастливейший из смертных!

«Она что, едет верхом? – удивился герцог, рассмотрев среди рыцарей женскую фигуру. – Ничего себе! Однако, посадка недурна… Да и фигура, кажется, тоже. Вот, если бы ещё и не урод…»

Он тоже снял шляпу, но из-за яркого солнца никак не мог рассмотреть лица принцессы.

«Нет, вроде не урод… Ах, чёрт, как мешают эти флаги, и это солнце… И рыцари эти… Окружили – ничего не увидишь! Но не дура, нет. Дуры так не приезжают…»

С улыбкой, более искренней, чем сам от себя ожидал, герцог Анжуйский сошёл с помоста, помог невесте спешиться и легко прикоснулся губами к её губам.

«Совсем, совсем не урод… Я бы даже сказал – очень недурна… И слава Богу!»

– Не утомила ли вас дорога, сударыня? – любезно спросил он.

Виоланта, разрумянившаяся после проезда верхом, действительно выглядела очень привлекательно. Не отпуская руки герцога, на которую опиралась, она слегка сжала её и, улыбаясь так, как улыбаются только счастливые женщины, ответила:

– Я любовалась Францией, ваша светлость, разве это может утомить? И, если бы не встреча с Вами, желала бы продлить путешествие и дальше.

«Не дура и не урод, – заключил герцог. – И я – король Сицилии. Всё сложилось просто прекрасно!»

Ему вдруг захотелось сказать что-то очень хорошее. Не любезное, не такое, что обычно следует говорить, а нечто особенное, чтобы сразу стало ясно – он ей действительно рад.

– Моя дорогая, – приосанившись, начал герцог, – отныне главной моей заботой станут только ваши удовольствия. Клянусь, на первом же турнире, я раскрою шлем на Гекторе де Санлиз исключительно в вашу честь!

Виоланта улыбнулась ещё шире. Но в её, переполненном благодарностью взгляде, вдруг промелькнуло странное выражение – то ли жалость, то ли скука…

«Но не урод – и, слава Богу», – подумала принцесса.