Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но нет, нет – об этом пока нельзя! Главное, не пережать. Смирение, и только смирение! В глазах этой принцессы оно лишь украсит будущего папу…
– На все воля Божья, – тихо пробормотал Филаргос, опуская глаза.
– И поддержка тех, чье мнение в Европе чего-то стоит, не так ли? – добавила Виоланта.
– Аминь.
Принцесса встала, давая понять, что беседу пора заканчивать.
Встал и епископ.
«Забавно, а дядюшка-то, похоже, толком ничего не понял, – подумал он, – К чему бы её высочество склонности ни питала, не мне менять её путь, потому что она его уже ОПРЕДЕЛИЛА. И, как кажется, все эти предсказания лишь поверхностная рябь на том омуте, что скрывает в душе эта девица. Ах, знать бы, что действительно у неё на уме! Воистину, добродетель лишь оборотная сторона распутства, и этот омут такой же глубокий и тёмный… Может, стоит, ради опыта, бросить туда камешек и посмотреть, что за круги разойдутся?»
Епископ степенно пошёл к выходу из шатра, но на пороге, словно спохватившись, остановился.
– Ах, да, – сказал он, как бы в забывчивости потирая лоб рукой, – я знаю, что в Сарагосе вы держали патронаж над францисканской общиной. В Анжу у вас тоже будет прекрасная возможность возобновить свое благородное покровительство. Недалеко от Сомюра есть аббатство Фонтебро. Обратите на него внимание. Возможно, там найдётся много интересного и о предсказаниях разного рода… Кстати, оттуда рукой подать до владений Карла Лотарингского. Его предок – Готфрид Бульонский участвовал в первых крестовых походах и основал когда-то один очень таинственный орден. В том смысле, что все тайны францисканцев лишь отголосок его тайн…
Епископ произнес это, как бы между прочим, но, выходя, взгляд на лицо Виоланты всё же бросил.
Принцесса вежливо улыбалась:
– У вас чудесный перстень, святой отец, – вымолвила она на прощание. – Камень чистый, как небесные помыслы. Мой дядя не ошибся, рекомендуя вас в советчики.
А про себя подумала: «Ловко. И мою наживку заглотил, не поперхнулся, и свою мне подбросил. Но, дорогой монсеньор Филаргос, здесь мне и без ваших подсказок всё давно уже интересно…»
Исповедь явно затягивалась. Подмерзшее общество, уже успевшее рассмотреть приданое будущей герцогини и расспросить герцога ди Клермон обо всём, более-менее интересном, снова столпилось у жаровен. От костров за повозками потянуло запахом жареного мяса и подогретого вина. Там готовился обед, которого все заждались, но, судя по голосам, раздававшимся всё громче, кое-кто из челяди уже успел неплохо отобедать. Вскоре, вместе с запахами стали долетать и шутки по поводу затянувшейся исповеди, в которых, на разные лады, перемалывалась брошенная кем-то фраза о том, что во Франции стало на одну королеву-грешницу больше. Герцог ди Клермон с неодобрением поглядывал в сторону разгулявшихся слуг и, совсем уж было, собрался пойти и сделать внушение, когда полог сине-белого шатра откинулся, выпуская епископа. Лицо Филаргоса светилось умилением, руки были молитвенно сложены и, закатив глаза, монсеньор, вроде бы сам себе, но так, чтобы и остальные услышали, произнес:
– Чище души я не встречал!
Герцог почтительно замер. А когда из шатра вышла Виоланта, снял шляпу, поклонился и с явным облегчением пригласил к столу, радуясь, что скучные церемонии, наконец, закончились.
Все отметили про себя, что принцесса тоже как-то преобразилась. Она улыбалась, и улыбалась очень приветливо. На приглашение к столу ответила без ожидаемой чопорности, а вина себе велела налить в драгоценный золотой кубок, «чтобы подчеркнуть радость от первой трапезы на земле Франции». Когда же все общество собралось у накрытых по-походному столов, сама задала пиршеству легкий, непринужденный тон, вполне во французском духе.
В итоге, обедали шумно и весело, и особенно потому, что ничего подобного не ожидали.
Даже арагонская свита недолго выдерживала церемониал. И, как только их тела отогрелись, а умы «подогрелись», приезжие рыцари охотно поддались общему настрою. Лишь несколько дам арагонского двора маялись в стороне под присмотром старухи-дуэньи. Кто-то читал молитвенник, кто-то перебирал чётки, косо поглядывая на пирующих, но никакого ответного набожного рвения их вид ни в ком не вызвал. Скорее, наоборот. И только Филаргос, устыдившись на мгновение, благословил бедняжек с тем особенным усердием, которое всегда появляется у людей, осчастливленных надеждой. Но потом тоже, весьма резво, поспешил к столу.
Виоланта была любезна и очаровательна.
Герцогиням де Блуа, д'Алансон и Бонне д'Арманьяк она предложила дальше ехать в её натопленной карете. Мессиру д'Аркур, который и сам не заметил, как опрокинул её бесценный кубок с вином, этот кубок тут же и подарила, и, в конце обеда, воспользовавшись всеобщей сытостью и расслабленностью, незаметно поднесла Филаргосу дивной красоты рубиновый перстень.
– Он не хуже вашего сапфира.
«И под цвет будущей мантии», – дрожа от радости, подумал епископ.
А чуть позже все заметили, что граф Арманьякский, вопреки своей обычной надменности, что-то увлеченно рассказывает принцессе. Причем, увлекся он настолько, что не стал садиться в карету, когда, наконец, тронулись в путь, а оседлал коня, догнал карету Виоланты и поехал рядом, не обращая внимания на холод и начавшийся снег.
4
Долгие переезды с места на место не были такой уж редкостью в те смутные времена. Короли, королевы, принцы, герцоги и даже дворяне помельче, но достаточно зажиточные, чтобы позволить себе переезд, не сидели подолгу в одном и том же замке, а кочевали не хуже цыган. Причем в путешествие отправлялись со всем скарбом, двором и с мебелью, снаряжая такое бесчисленное количество повозок, что первая уже подъезжала к месту назначения, а последняя ещё только выезжала за ворота покинутого замка. Потому кортеж принцессы Арагонской привлекал внимание не столько самим фактом своего передвижения по стране, сколько роскошью и представительностью.
В каждом городе, ко всякому постоялому двору, где общество останавливалось для отдыха, сбегались десятки зевак. Разинув рты они рассматривали гербы, в которых далеко не все что-то понимали, но зато все могли оценить обилие золота, драгоценных мехов и тканей. И это великолепие вызывало в людях, обнищавших за время войны и недавно прошедшей чумы, не столько зависть, сколько изумление – неужели ещё возможно так жить?! Часами стояли они и наблюдали за этими, невесть откуда, свалившимися небожителями, не замечая, что так же подолгу, из окна отведенной ей комнаты, наблюдает за ними приезжая принцесса…
Уже в Тулузе к поезду присоединился выздоровевший духовник Виоланты. Это был францисканский монах по имени отец Мигель. Одевался он, как и положено, в коричневую сутану, подпоясанную верёвкой, в грубый коричневый плащ с капюшоном, и только на ногах, по случаю холодов, красовались меховые сапожки, имевшие, впрочем, весьма потертый вид.
На недавно болевшего отец Мигель мало был похож, благодаря круглому веселому лицу со свежим румянцем. Но герцог ди Клермон посоветовал всем лишних вопросов о монахе не задавать и вообще, меньше задумываться на его счёт.
– Он, то ли провидец, то ли колдун, но очень, очень странный, – доверительно шепнул герцог своей сестре – Мари де Блуа. – Порой такие вещи говорит – волосы на голове дыбом встают! Вот, хоть недавно, когда ехали через Кастилию, случай был: утром седлаем лошадей, а он идёт мимо и говорит Жану, моему оруженосцу: «Увидишь волка, не гонись за ним». И дальше себе пошёл. Мы, естественно, ничего не поняли, Жан у виска пальцем покрутил. А днём, около полудня, смотрим – наперерез волк бежит. Мы все, конечно же, вдогонку, и Жан с нами, самым первым. А волк, гадина такая, вывел к реке и по льду припустил! Берег там узкий, из-за деревьев сразу и не увидишь, что к чему, вот Жан и вылетел с наскока. Лёд пробил… Хоть и не глубоко, но вспомнил предсказание, испугался, поводья дернул – конь назад рванул, да под ветки! И Жан лицом на острый сук… Хорошо, глаз целый остался, но щёку так распорол, что шить пришлось…
Герцогиня Мари испуганно охнула, а Клермон, желая произвести ещё большее впечатление, добавил:
– И про Мерлина, того самого, как начнет говорить – ну вот, ей Богу, будто сам с ним, за одним столом, и пил, и ел!
Герцогиня ото всего сказанного была в полном восторге. И, поскольку сказано это было сугубо приватно, уже через сутки после прибытия отца Мигеля, в кортеже не осталось даже самой распоследней служанки, которая бы не узнала под большим секретом, что духовник арагонской принцессы видит любое чужое прошлое, как свое собственное, а будущее, читает, как раскрытую книгу и дар свой получил прямо от великого Мерлина.
Первое время все опасливо косились в сторону монаха, ожидая от него страшных пророчеств. Но отец Мигель только дружелюбно улыбался всем подряд и ничем своих способностей не выдавал. А если и брался что-то рассказывать, то только старые байки о крестовых походах, да и те слышанные-переслышанные через «десятые руки».
