Новая критика. Контексты и смыслы российской поп-музыки - Иван Белецкий

числе для румынского журнала Revista Arta). Основные исследовательские интересы: французская философия второй половины ХХ века, ностальгия в литературе и искусстве (Беньямин, Сиоран, Кундера, Бойм и так далее).

Никита Хохлов

Родился в 1997 году в Смоленской области. Выпускник факультета социальных наук НИУ ВШЭ (2019), студент магистерской программы «Политическая наука» Центрально-Европейского университета (Будапешт/Вена). Стажер-исследователь Лаборатории мониторинга рисков социально-политической дестабилизации НИУ ВШЭ. Лауреат конкурса научно-исследовательских работ студентов НИУ ВШЭ 2018 года с работой «Взаимосвязь зарубежной помощи и демократизации в авторитарных странах». Соавтор работ о взаимосвязи между распространением интернета и террористической активности, а также о последствиях Арабской весны в Западной Европе. Сфера интересов: политическая экономия, дестабилизационные процессы и ностальгия в российской музыке.

Музыка, о которой идет речь в статье: https://www.youtube.com/watch?v=JknhwwKFYhk&list=PL7f_ywlsJjeNJ8s22OHhlNjQ5WvH1wxEn

1. Призрачная память о советской эпохе

С момента распада Советского Союза прошло много лет, так что «живые» личные воспоминания успели стать смутными и все чаще опираются на мифы из коллективной памяти, «чтобы подтвердить или уточнить то или иное воспоминание, или даже чтобы восполнить кое-какие пробелы, вновь погрузиться в нее, на короткое время слиться с ней»[71]. В то же время советская символика остается доминантой в окружающем нас ландшафте: от названий улиц и оформления станций метро до разбросанных по фасадам зданий серпов и молотов, пшеничных колосьев, красных звезд или памятников Ленину в центре городов. Советское прошлое оставило сильный отпечаток на современном символическом порядке и многими способами напоминает о себе в настоящем.

Казалось бы, молодое поколение — люди, родившиеся во второй половине 1990-х и начале 2000-х, — уже «не помнит» советскую эпоху, и на нем должно было случиться окончательное забвение исторического прошлого. Однако происходит обратное: это поколение начинает с новой силой воспроизводить «призрачные» советские образы. Если для поколения 1970-х образ СССР застыл в обрывках юношеских воспоминаний, то для поколения конца 1990-х и 2000-х он зажил новой жизнью. Паблики во «Вконтакте» с памятниками Ленину и фотографиями постсоветских обветшалых зданий, огромное количество мемов о жизни в СССР: целевая аудитория всех этих медиафеноменов — люди 15–25 лет, для которых советская жизнь не является лично пережитым прошлым. Большая часть подобных реверансов в сторону СССР производится в музыкальной индустрии — поэтому именно через нее мы попытаемся понять логику, по которой призрак СССР проникает в настоящее.

Призрачное прошлое существует как бы над историческим временем и даже вопреки ему, проявляя себя на его разломах. Описать подобный неизжитый исторический остаток и наложение культурных пластов в постсоветскую эпоху может помочь понятие хонтологии, введенное Жаком Деррида. Хонтология как оптика исследования настоящего была применена им для описания коммунизма и его «призрака», которого уже фактически не существует, но при этом продолжает парадоксальным образом влиять на настоящее[72]. Марк Фишер разработал этот термин на примерах из популярной культуры[73]. По Фишеру, после краха социалистической утопии и торжества «логики позднего капитализма» в популярную культуру отовсюду начинают проникать следы прошлого, которые обыгрываются в ностальгической манере. Этот же термин для описания позднесоветской эпохи в Польше применила Ольга Дренда в книге «Польская хонтология»[74] — эта теоретическая рамка важна для нас, поскольку конец 1980-х и 1990-е как в Польше, так и в России были буквально «призрачным временем»: советская символика хаотично смешивалась с новейшими продуктами капитализма и произведениями поп-культуры, заполонившими рынок.

2. Ретромания, ретротопия и ностальгия

Феномен настойчивого, но обрывочного и произвольного обращения к образам прошлого в популярной культуре характерен для второй половины ХХ века. Теоретик постмодернизма Фредрик Джеймисон говорит о потере «чувства истории» как главной черте современности. Настоящее ускоряется и интенсифицируется, а регулярная сменяемость вещей и парадигм становится историческим принципом. Для Джеймисона современная культура начинает жить в повторяющемся настоящем, когда свою силу теряют «метанарративы», то есть авторитетные объяснительные системы для структурирования мира вокруг. Если в прошлом ими могли быть религия, наука, идеи прогресса, идеалы гуманизма или, например, гегелевская диалектика, то для современности нельзя однозначно определить доминирующий способ описания, на который могло бы полагаться большинство. По этой причине Джеймисон говорит о потере «чувства истории», которая произошла в результате того, что твердая вера в футуристическую утопию пропала и cменилась воcприятием истории как сменяющих друг друга равноценных эпох[75].

Более того, новая цифровая культура создает возможность с легкостью перемещаться между пластами прошлого и настоящего. Архивные материалы и новейшие видео на YouTube теперь разделяет один клик. Информация стремительно появляется, быстро распространяется, так же быстро теряет свою актуальность. Модернистские мифы о прогрессе и лучшем будущем становятся более проблематичными — поэтому обращение к ним в популярной культуре часто оказывается фантастическим и ироничным.

На фоне потери веры в стабильное будущее происходит обращение популярной культуры к своему прошлому и попытка работать с ним в режиме цитат, ремиксов и ремейков. Музыкальный критик Саймон Рейнольдс констатирует в книге «Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого»: «Современная массовая культура помешалась на собственном прошлом, все, чем она занимается, — это бесконечная переработка идей и достижений прошлого». Это явление он называет ретроманией. Рейнольдс отмечает увеличение доступности «музыкального прошлого»[76], в результате чего современные музыканты могут без труда «затеряться» в его руинах, адаптируя звук и стиль прошедшей эпохи под содержательные запросы происходящих прямо сейчас событий. Ретро, по Рейнольдсу, обращается к прошлому не потому, что всерьез его идеализирует, а потому, что использует его как способ поговорить о настоящем, которое находится «в плену» у этого прошлого.

Важно также, что популярная культура оказывается в сильной зависимости от капитализма: успешные ремейки или отсылки к прошлому становятся своего рода кликбейтом, который увеличивает продажи на музыкальных платформах, просмотры на YouTube или гонорары самих музыкантов. История сама становится культурным продуктом — и возможной стратегией капитализации прошлого в настоящем.

Наряду с ретроманией одной из черт современности можно назвать ретротопический способ мышления, как его определяет известный социолог и исследователь современности Зигмунт Бауман. Он начинает свою книгу «Ретротопия», напоминая читателю об ангеле из эссе «О понятии истории» — одном из самых известных образов, придуманных философом и критиком Вальтером Беньямином. Беньямин пишет об этом так:

У Клее есть картина под названием Angelas Novus. На ней изображен ангел, выглядящий так, словно он готовится расстаться с чем-то, на что пристально смотрит. Глаза его широко раскрыты, рот округлен, а крылья расправлены. Так должен выглядеть ангел истории. Его лик обращен к прошлому. Там, где для нас — цепочка предстоящих событий, там он видит сплошную катастрофу, непрестанно громоздящую руины над руинами и сваливающую все это к его ногам. Он бы и остался, чтобы поднять